Рыцарь-крестоносец - Уэлч Рональд - Страница 35

Сир Хьюго снова упал, сбитый вставшей на дыбы лошадью. Филипп убил сидящего на ней всадника, но он знал, что конец их близок. Он начал ругаться во весь голос, неистово, почти самозабвенно, но как-то отрешенно, и собственный голос странно звенел у него в ушах – будто бы душа его отделилась от тела и откуда-то сверху смотрела на все происходящее с бренной плотью. Спустя секунды к нему вернулось чувство реальности, и он заметил, как двое турок спрыгнули с коней и направляются к сиру Хьюго.

И вдруг его собственная лошадь с жалобным ржанием стала заваливаться назад и на бок, и Филипп опрокинулся наземь. Но даже в этот момент он помнил слова своего старого наставника-грека: «Падая с лошади, выброси из рук все, кроме меча, и постарайся откатиться подальше!» Но как только Филипп ударился о землю, он сразу же потерял сознание. Но вот глаза его открылись. Над ним нависал какой-то темный силуэт, и он протянул к нему руки. Без сознания он находился недолго – его привел в чувство предсмертный крик лошади, в живот которой один из турок воткнул саблю по самую рукоять. Филипп, сделав глубокий вдох, поднялся на ноги.

Сир Хьюго лежал на спине. Над ним склонился один из сарацин, и Филипп устремился туда, замахнувшись мечом на ничего не замечающего врага. Отдача от мощного удара болью пронзила его тело, но он с торжеством увидел, как язычник опрокинулся на землю, от падения развернувшись к нему горлом. Филипп полоснул лезвием по тонкой коже шеи и, даже не глядя на убитого, повернулся к сиру Хьюго.

– Отец, отец! – Филипп уже не обращал внимания на приближающихся к нему остальных иноверцев. Встав на колени рядом с телом отца, юноша на мгновение крепко зажмурил глаза, боясь того, что он может увидеть. Филипп открыл глаза. Одного взгляда оказалось достаточно: за последнее время он так часто видел смерть, что ему не нужно было много времени, чтобы узнать ее в лицо.

– Бери кобылку, Филипп, быстрее! Хватай уздечку! – раздался знакомый голос над самым ухом юноши.

Жильбер вел к Филиппу арабскую лошадку без седока. Филипп понимающе кивнул, взял из его рук узду и вскочил в седло. Уже сидя на лошади, он еще раз глянул вниз. Шлем сира Хьюго скатился с головы и теперь лежал рядом. Глаза барона были закрыты, лицо спокойно, и в каждой его черточке сквозило умиротворение. У него всегда было спокойное лицо, неожиданно и несколько отстраненно подумалось Филиппу. Сир Хьюго никогда не волновался. Даже перед лицом смерти.

– Назад, Филипп! – кричал рядом Жильбер. – Мы уже ничем не поможем сиру Хьюго.

Филипп послушно развернул коня по направлению к войску христиан. Горячие слезы струились по его щекам, и он почти не понимал, что делает. Если бы рядом с ним не скакал Жильбер и не направлял его коня, он бы никогда не добрался до своих.

Филипп так никогда и не узнал подробностей последнего сражения и какую роль в нем сыграл он сам. Юноша был так сильно потрясен всем случившимся, что плохо понимал, что происходит вокруг: жара, жажда, усталость, смерть отца сделали свое дело. К тому же в сражении ему было нанесено несколько очень сильных ударов, вынести которые мог даже не каждый взрослый мужчина.

И все же в этот роковой день ему пришлось участвовать еще в нескольких атаках на врага. Под ним теперь была свежая лошадь, к тому же он нашел притороченный к седлу мех с водой. Хотя воды там оставалось очень немного, но даже такое маленькое количество, даже один глоток – позже он признавался, что в жизни не пил ничего вкуснее, – помог ему восстановить силы и продержаться еще немного.

Теперь только совсем у немногих рыцарей оставались лошади. Но все же человеческих потерь в их войске было намного меньше, чем в рядах иноверцев: стрелы сельджуков не смогли причинить рыцарям большого вреда. Жаркое солнце и отсутствие воды в христианской армии – вот кто стали лучшими союзниками турок. Крестоносцы все еще продолжали уповать на чудодейственную силу Святого Креста, но они уже не могли более оказывать сопротивление.

Язычники заметили, что наступил самый подходящий момент для решающей атаки. В последний раз заиграли кимвалы и затрещали барабаны. Саладин бросил на войско христиан самые свежие свои силы, направив их прямо в центр армии крестоносцев.

Филипп был одним из немногих рыцарей, способных оказать сопротивление врагу, и он направил своего коня во фланг головного отряда турок, уже глубоко вклинившегося в ряды христиан.

– Один последний рывок, – бормотал он про себя. – Королевство уничтожено, отец мой убит, Джосселин мертв, все пропало. Убивать или быть убитым.

Свежий конь легко нес его вперед. Филипп налетел на турецкого воина, тот не удержался в седле и упал на землю. Филипп перескочил через его тело и врезался прямо в центр турецкого отряда. В человеке, утруждающем себя долгими тренировками и держащем себя в форме, всегда найдется скрытый запас силы и энергии, именно это и спасало Филиппа.

Сквозь щелочки прорезей его шлема мелькали темные, смуглые лица, тюрбаны, оскал белоснежных зубов, раздувающиеся ноздри испуганных коней.

Под его натиском не устояло уже четыре сельджука, и Филипп направил коня в центр, где находился Святой Крест.

На мгновение в толпе сражающихся людей он узнал Ги Лузиньянского, размахивающего мечом, но тут и король был выбит из седла одним из нападающих и рухнул под копыта коней. «Это конец», – решил про себя Филипп и полетел вперед, в почти безумном порыве, охваченный неукротимой жаждой мести, крови, смерти. Прямо на него, с высоко поднятой саблей, надвигался богато одетый сельджук. Филипп уклонился в сторону, и уже сам изо всех сил ударил мечом по подставленному круглому щиту.

Он быстро развернулся, но в это время его коня начали толкать два других сарацинских воина, плотно зажав с обеих сторон. Филипп, прикрываясь спереди щитом, наносил удары направо и налево, и ему даже удалось ударом в лицо свалить с коня турка справа.

Неожиданно он почувствовал резкую боль в ноге и нагнулся, чтобы посмотреть, что случилось. В это время арабская лошадка рванула в сторону, и Филипп слетел на землю. Падая, он отбросил щит, откатился от лошади и почти сразу же вскочил на ноги.

– Окружен, франк, окружен! – услышал он, как по-арабски – на языке, который он знал почти в совершенстве, – завопили сарацины.

Но Филипп не внимал голосу рассудка. Почувствовав себя снова на ногах, он бросился вперед, на врагов. Но как только он ступил на раненую ногу, боль дала о себе знать, и юноша едва не упал. «Ранен, – стучало у него в мозгу, – я ранен. Это конец». Но и сейчас Филипп отказывался смириться. В последний раз поднял он свой меч для битвы. Стоявший прямо перед ним турок испуганно отскочил назад, но Филипп не удержался на ногах и, промахнувшись, опрокинулся наземь.

Тяжелая нога наступила на его запястье, и меч вывалился из разжавшихся пальцев. Филипп застонал. Подтянув к груди одно колено, юноша попытался поднять голову. Но теперь шлем казался ему таким тяжелым, что он не мог оторвать голову от земли. Тогда Филипп растянулся на земле во весь рост и больше не двигался.

«Все кончено», – снова подумал он. Странно, но близость смерти не испугала его. Несмотря на плачевность положения, в котором оказался Филипп, он даже почувствовал некоторое удовлетворение от того, что может, наконец, дать отдохнуть уставшим членам. Конечно, они не оставят его в живых, снова думал он, и снова эта мысль не привела его в ужас. Огромная невыносимая усталость, и только усталость, владела всеми чувствами юноши. Он спокойно ждал, пока кто-нибудь из проклятых нехристей снимет с него шлем, этот надоевший тяжеленный стальной бочонок, и турецкая сабля полоснет его по горлу.

Вдруг грубая рука тряхнула его за плечо, и Филипп почувствовал, как его поднимают на ноги. Кто-то развязывал ремни на его шлеме, и внезапно яркий свет брызнул ему в глаза, и он, вскрикнув от неожиданной и невыносимой рези в глазах, зажмурился. Но все же, как было чудесно освободиться из душной, раскаленной стальной темницы. Филипп вдруг вспомнил, что не снимал шлем на протяжении всего дня, и это показалось ему почему-то таким забавным, что он даже слегка улыбнулся.