Порно - Уэлш Ирвин - Страница 52

— Ну да, Охотник тоже теперь занимается чем-то подобным, — говорит Урод. Эта вялая идиотская гримаса трудного подростка из неблагополучной семьи все еще липнет к его лицу, как дерьмо к подошвам, даже после стольких лет.

Я качаю головой.

— Охотник их просто пялит, потому что иначе ему бы никто не дал, — говорю я. Этот нарк начинает меня беспокоить. Я безотчетно нащупываю в кармане бутылек GHB, которым Охотник снабдил меня не далее как сегодня. Еще один очень даже полезный чувак, в своей области. Я притягиваю Урода к себе, чтобы шепнуть ему на ухо пару слов, и вижу, что его ухо забито коричневой серной пробкой. Я с отвращением морщу нос — запашок еще тот.

— Нам с Мики нужно поговорить об одном деле. — Я сую ему в руку двадцатку. — Развлекайтесь, ребята. Прошу прощения, парни, но мне действительно надо потолковать со старым приятелем, — объясняю я Доуду и отвожу Форрестера в сторонку.

Форрестер, он из тех парней, которые на самом деле никому не нравятся, но у всех с ними дела. Он улыбается мне, и его зубы напоминают Бингэмский округ города, где все перестроено так, что уже и не узнать — с тех пор, как я был там в последний раз. Меня удивляет только, что Мики предпочел коронки натурального цвета, а не золотые фиксы. У него искусственный загар, к тому же он сбрил свои седеющие редкие волосы и теперь ходит лысый, как бильярдный шар. Его серебристо-голубой костюм вполне даже качественный. Только ботинки из дорогой кожи, но их явно не помешало бы почистить, и белые носки по типу вафельного полотенца — непременный рождественский подарок каждому психу от его мамочки, выдают в нем прежнего дружка Мерфи.

— Ну че, Саймон, как жизнь?

Я безмерно ему благодарен за то, что он назвал меня Саймоном, а не Психом, и отвечаю соответственно:

— Спасибо, Майкл, замечательно. — Я улыбаюсь его спутнице. — Это та самая очаровательная молодая леди, о которой ты мне рассказывал?

— Одна из, — ухмыляется он. — Ванда, это Пси… э-э, Саймон Уильямсон. Я тебе про него рассказывал, он только что вернулся из Лондона.

Цыпочка очень опрятная, тоненькая, прилизанная, темненькая, ну, латиноска, как сказал бы Кузен Доуд. Она в первой стадии героиновой зависимости, когда девочки выглядят просто супер, перед тем как уже окончательно развалиться. Потом ей придется идти работать в пип-шоу, чтобы догоняться, и продолжать вкалывать в поте лица, чтобы хватило на дозу, но очень скоро она поблекнет, и Мики или другой какой-нибудь пиздюк выкинет ее из сауны на улицу или в притон в лучшем случае. Ах, Леди Коммерция, великолепная старая дама, воистину исповедимы пути твои.

— Ты снимаешь кино? — якобы равнодушно спрашивает она, изображая то деланное и чуть брезгливое безразличие, с которым ко мне обращаются все вокруг с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. В общем, выделывается по полной. Из себя меня корежит.

— Рад с тобой познакомиться, милочка, — улыбаюсь я, беру ее за руку и чмокаю в щечку.

В общем, вполне подойдет.

Так что мы с Мики быстренько договариваемся. Мне нравится эта цыпочка, Ванда. Хотя она полностью зависит от Мики и, стало быть, целиком в его власти, она не боится показывать ему свое презрение. От чего ему только приятнее укреплять эту зависимость. Ну, вроде как укрощение строптивой. У нее есть гордость, хотя героин высосет эту гордость еще до того, как подпортит ей внешность. И Мики это прекрасно знает.

В общем, мы договорились, и я возвращаюсь к Уроду и Доуду. Доуд как раз рассказывает Уроду о женщинах, причем достаточно громко.

— Единственное, что надо делать с женщинами, — это любить их, ну да, любить, — пьяно вещает он. — Эй, у тя там все в порядке, Саймон?

— В порядке, в порядке, Джордж, не волнуйся, — улыбаюсь я.

— Люби их, найди в себе силы и мужество их любить. Fortes Fortuna ajuvat… фортуна благоволит храбрым. Скажи, Саймон, я прав? Я прав?!

Урод пытается вклиниться в разговор, спасая меня от прискорбной необходимости отрывать рот и озвучивать восторженное согласие с этим идиотским утверждением.

— Да, но иногда это… как бы сказать…

Кузен Доуд обрывает его речь, взмахнув рукой и чуть не выбив кружку с пивом из руки какого-то парня. Я молча киваю ему, мол, извини.

— Никаких «но», никаких «иногда». Если они начинают жаловатца, дай им больше любви. Если они все еще жалуютца, дай им еще больше любви, — громогласно провозглашает он.

— Именно так, Джордж. Я твердо верю, что возможность мужчины давать любовь превосходит возможность женщины эту любовь принимать. Вот поэтому мы и правим миром, все очень просто. — Я стараюсь быть как можно лаконичнее.

Доуд смотрит на меня, открыв рот, его глаза медленно начинают закатываться, напоминая игровой автомат, который вот-вот выдаст джек-пот.

— Урод, ты знаешь, что этот чувак просто гений, бля! Кузен Доуд — типичный Уиджи: очень быстро надирается и начинает гнуть пальцы уже после пары кружек. А потом, вместо того чтобы тихо-мирно отрубиться, он пребывает в этом мудацком состоянии целую вечность, бля, капает всем окружающим на мозги, повторяя одну и ту же назойливую херню, но с каждой минутой пафоса в этой херне становится все больше и больше.

— Спасибо, Джордж, — говорю я. — Только я вот что хочу сказать, я уже сыт по горло всеми этими барами. Понимаешь, тут тусуется одна деревенщина, а все эти дикарские пляски совершенно не по мне. — Я киваю на Форрестера. — Вот с ним, к примеру, мне в одном помещении находиться не хочется совершенно. Давайте свалим отсюда, пойдем куда-нибудь еще.

— Точно! — орет Доуд. — Поехали все ко мне! У меня есть одна охуительная кассета, ты просто обязан это послушать. Знакомые ребятки сколотили группу — круче них нет никого. Они лучшие, это я тебе говорю.

— Вот и славно. — Я улыбаюсь во все свои тридцать два зуба. — Ничего, если я позвоню кое-кому, чтобы они тоже с нами потусились, скажем так, разбавили нашу сугубо мужскую компанию? — Я просто трясу перед ним красной тряпкой.

— Ничего?! Да это вообще заебись! Какой чел! Нет, ну какой чел! — орет Доуд, так что его слышат все, кто есть в баре, а мне от стыда хочется сквозь землю провалиться. Я глубоко убежден, что хорошее отношение со стороны тупого урода куда опаснее, чем порицание со стороны интеллигентных людей.

Мы идем к выходу, я веду все компанию за собой и с крейсерской скоростью проталкиваюсь сквозь толпу, остановившись лишь раз — для того чтобы улыбнуться девочке в зеленом костюмчике, у нее симпатичная мордашка, но вот идиотская химическая завивка портит все впечатление или это просто парикмахер слажал, я не знаю. Еще одна непреднамеренная задержка случается, когда я прохожу мимо двух разъевшихся баб, которым уже хорошо за тридцать, они похерили диету и решили, что теперь их жизнь будет складываться исключительно из водки, «Ред Булл» и вкусной жрачки. Потом я обхожу компанию ребят с бегающими глазами и золотыми зубами на все две челюсти, которые пытаются пробиться в бар.

Доуд все еще поет мне дифирамбы, и мы наконец вываливаемся на улицу. Меня трясет. Но это не из-за холода и даже не из-за наркоты. Просто я ощущаю всю высоту, глубину и широту своего обмана, и еще меня пробирают мурашки от похвал Кузена Доуда. Нет, блядь, все-таки хорошо жить.