Плата за страх - Уэстлейк Дональд Эдвин - Страница 44

Глава 20

Робин находилась в палате, в которой больницей и не пахло. Она скорее производила впечатление тюремной камеры. Решетки на окнах, охранник в форме у двери, серые стены, невзрачная мебель.

И уныние на лице Робин. Она, казалось, стала еще тоньше, вокруг глаз появились темные круги, а выражение их было близким к отчаянию.

Она завернулась в отчаяние, как в накидку, защищающую ее от холодного ветра реальности. Ради матери она попыталась спрятать его за оживленной улыбкой, но это была лишь жалкая попытка замаскировать свои истинные чувства.

Больно было смотреть на них — дочь притворялась веселой и бодрой, а мать делала вид, что принимает это за чистую монету. Первые несколько минут я стоял в стороне, чтобы дать им хотя бы немного пообщаться друг с другом без помехи, наблюдая, как сквозь маски фальшивой бодрости и уверенности в каждом слове, в каждом жесте, в каждой вымученной улыбке сквозило отчаяние.

Рита Гибсон — нет, Рита Кеннеди — казалась мне совершенно незнакомой. Ничто в расплывшихся чертах лица этой женщины средних лет не напоминало то лицо, которое осталось в моих юношеских воспоминаниях. Ее одежда была типа той, которую жены, живущие на мужнину зарплату, покупают раз в пять лет на Пасху; алые гвоздики на лилово-фиолетовом фоне, цвета, которые плохо смотрятся при ярком солнечном свете и кажутся поблекшими уже вечером того же дня, когда одежду надели впервые. Для такой погоды она оделась слишком тепло, и, приехав сюда, она уже выглядела измученной и несчастной, что, несомненно, не могло не сказаться на ее состоянии, добавив к напряжению, которое она испытывала при виде дочери, еще и телесные муки.

Она сразу же подошла ко мне в вестибюле и попыталась вступить в ни к чему не обязывающий разговор — о погоде, о метро, но я прервал ее:

— Давай лучше помолчим — так будет легче.

Она взглянула на меня с удивлением и благодарностью:

— Спасибо.

На этаже, где находилась Робин, у лифта стоял полицейский. Мое присутствие ему не понравилось, но миссис Кеннеди — я не мог даже мысленно назвать ее Рита — уверила его, что я — родственник, и он пропустил нас, вручив каждому белый пластмассовый пропуск.

Пока мы шли по коридору, миссис Кеннеди, не глядя на меня, сказала:

— Я знаю, что у тебя в последние годы хватило и своих неприятностей, Митч. И не виню тебя в том, что ты не хотел впутываться в эту историю. Извини, что я приходила к тебе домой и пыталась заставить помочь нам.

— Тогда, — ответил я, — мне не верилось, что от меня может быть какой-то прок. Да и сейчас не знаю, смогу ли помочь.

— Я день и ночь молюсь, — сказала она, — чтобы Бог помог тебе, а ты — нам.

Мы показали наши пропуска стоявшему возле двери охраннику, он щелкнул замком, и теперь вот мы были внутри — я, отойдя в самый дальний угол и стараясь не привлекать к себе внимания, а мать с дочерью тем временем тщетно пытались скрыть друг от друга свои истинные чувства.

Робин бросила только мимолетный взгляд в мою сторону, и я был даже не уверен, узнала ли она меня. Когда миссис Кеннели наконец произнесла:

— Дорогая, с тобой также хочет поговорить Митч Тобин, — Робин повернула голову и посмотрела на меня с покорным ожиданием запуганного ребенка.

— Как дела, Робин? — спросил я.

— Хорошо, — слабым голосом ответила она. Глупый вопрос и машинальный ответ, но мне нужно было что-то сказать, а я был не готов к разговору. Собственно, я уже узнал то главное, зачем сюда пришел: убедиться, надежно ли охраняют Робин. Убийца теперь наносил удары налево и направо, испытывая страх, причина которого мне была пока не ясна, и в любой момент мог прийти к выводу, что совершил ошибку, оставив в живых Робин Кеннеди, свидетельницу, которая не сегодня-завтра могла разобраться в хаосе, творящемся в ее голове и начать давать показания. Он пошел тогда на оправданный риск, в расчете на то, что если она когда-нибудь потом и сумеет вспомнить все то, что видела, то ей никто не поверит, но с тех пор, возможно, охоты рисковать у него здорово поубавилось. Если бы он мог как-то проникнуть сюда и разделаться с Робин, выдав это за инцидент или самоубийство, и выбраться отсюда незамеченным, тогда мог бы вздохнуть с облегчением. В этом случае не было бы ни суда над Робин, ни дальнейшего расследования, ни опасения, что единственный свидетель вдруг заговорит.

Поэтому я хотел выяснить, какова вероятность, что ему это удастся — проникнуть к Робин и выбраться отсюда — и теперь я убедился, что вероятность эта ничтожно мала. Охраны было достаточно, чтобы исключить возможность проникновения к ней постороннего.

Если, конечно, убийца не был полицейским. Тем самым, со странностями, приятелем Айрин. Который как-то был связан с Донлоном.

Но об этом я потом подумаю. А сейчас Робин стояла посреди комнаты, глядя на меня — вежливо, терпеливо и отстранение. Я спросил:

— Робин, можно поговорить с тобой о том, что произошло в то утро, или ты расстроишься?

Она слабо улыбнулась и покачала головой:

— Я не расстроюсь. Я просто ничего не помню.

— На чем обрывается память? На том, как ты поднялась наверх?

— Нет, сэр. Я вообще ничего не помню про то утро.

— Ничего? Ни как ты встала? Ни как ехала с Терри и Джорджем в машине?

— Вообще ничего. Конечно, впоследствии мне об этом рассказали, поэтому я знаю, как и что, но вспомнить ничего не могу.

— А потом? Ты помнишь, как увидела меня, когда спустилась вниз?

— Вас, сэр? — Она наморщила лоб. — Нет, ничего не припомню до тех пор, пока не очнулась здесь. Легла в свою кровать предыдущей ночью, заснула и проснулась здесь. — Она вымученно улыбнулась матери. — Жуткий был момент.

— Врачи с тобой беседовали? — спросил я.

— Психиатры, вы хотите сказать? Да, конечно. — Она снова наморщила лоб и спросила:

— А вы там были? В “Частице Востока”?

— Да. Когда ты спустилась вниз.

— Почему?

— Почему я был там? Ты меня попросила прийти.

— Я попросила? Простите, но я ничего не помню. Это было в то утро?

— Нет. За день до того. Ты пришла ко мне домой. Разве ты этого тоже не помнишь?

— В какой дом?

— В мой дом.