Золотое кольцо всадника - Валтари Мика Тойми - Страница 22

Я ответил, что мне ни разу не приходилось обсуждать с императором вину сектантов и вообще говорить с ним о религии — христианской в том числе.

— Я не слышал о них ничего плохого, — заявил я, смотря прямо в глаза Тигеллину. — Все они безобидны и способны ссориться только друг с другом, обсуждая вопросы своей веры. Они ничего не понимают в политике и государственных делах и даже развлекаются не так, как мы. Ты же знаешь, они не признают ни театра, ни цирка. Да разве можно заподозрить их в поджоге?!

Усмехнувшись, Тигеллин развернул один из своих свитков и указал мне мое собственное имя.

— Знай же, — сказал он презрительно, — что тебя тоже обвиняют в приверженности христианству. И твою жену, и многих твоих домочадцев, хотя и не называют никого из них по именам.

Мне показалось, что на мои плечи рухнула вдруг каменная глыба; я не мог вымолвить ни слова.

Рассмеявшись, Тигеллин похлопал меня по спине.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я отношусь одинаково серьезно ко всем доносам? — проговорил префект преторианцев, внимательно глядя мне в глаза. — Ведь я же знаю и тебя, и твое отношение к императору. Ты — человек государственный, тебе некогда заниматься всякими глупостями. А уже о Сабине и говорить нечего. Неважно, кто именно на тебя клевещет, но он даже не знает, что ты развелся с женой. Просто все эти христиане — закоренелые преступники, которые хотят замарать знатных людей Рима и доказать, что те тоже верят в какого-то там Мессию.

— И все-таки этот заговор кажется мне странным, — поразмыслив, продолжил он. — Уж больно много народу в него втянуто. И все арестованные так охотно признаются в том, что они — сектанты… Клянусь Юпитером, эти люди кем-то околдованы, и мне нужно в этом разобраться. Ничего, накажем для острастки с десяток виновных, и остальные быстро одумаются и отрекутся от своего бога.

— По-моему, твоя мудрость, Тигеллин, подсказывает тебе, чтобы ты уничтожил эти списки. Да и как тут определить, кто виновен больше, а кто меньше? — отозвался я с сомнением в голосе.

— Насчет списков ты прав, — кивнул нехотя префект. — Ведь там встречаются имена всадников и даже сенаторов и консулов. Лучше я сохраню это в тайне и не стану пока сообщать Нерону, что многие знатные граждане — христиане и, следовательно, могут быть причастны к поджогу города.

Он внимательно посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнул огонек алчности. Я понял, что он будет вымогать деньги у тех, на кого написали доносы, и выкачивать из них целые состояния. Ведь каждый с радостью заплатит, сколько ему скажут, лишь бы избежать ареста и сохранить себе жизнь.

И я повторил свой вопрос о виновных и невиновных.

— Да я и так сказал тебе больше, чем следовало, — напыщенно заявил Тигеллин.

Однако я настаивал, и тогда он провел меня по тюремным камерам, переполненным стонущими избитыми людьми.

— Имей в виду, что я приказывал клеймить и пытать только беглых рабов и тех, кто казался мне подозрительным, — объяснил префект. — Иногда дело кончалось обычной поркой, но в некоторых случаях приходилось пользоваться клещами и раскаленным железом. Они довольно-таки выносливы, эти христиане. Многие из них умирали, ни в чем не сознавшись, беспрестанно выкрикивая имя Мессии. Впрочем, были и такие, что раскисали, только лишь увидев орудия пыток.

— И в чем же они сознавались? — поинтересовался я.

— В том, что подожгли Рим по приказу Христа, — сообщил Тигеллин, глядя мне прямо в глаза.

И, заметив мое изумление, добавил:

— Ответы были на любой вкус. Двое-трое согласились с тем, что вместе с солдатами поджигали дома. Некоторые уверяли, будто их бог наказал Рим пожаром за грехи его обитателей. Разве этого недостаточно? Еще они говорили, что ждали Христа, который должен был спуститься с неба во время пожара и начать судить не признающих его. А это уже похоже на тайный заговор против государства. Вот почему христиане должны быть наказаны, и неважно, сами ли они додумались поджечь город или же им внушили этот жестокий замысел другие люди.

Тут я обратил внимание на девушку, связанную кожаными ремнями и лежавшую на залитой кровью каменной скамье. Губы у нее были разбиты, а все тело изуродовано железными клещами. Жить ей, как мне показалось, осталось совсем недолго.

— И в чем же созналась эта юная преступница? — спросил я.

Тигеллин передернул плечами. Он явно избегал моего взгляда.

— Постарайся понять меня, — пробормотал он. — Последние несколько часов я трудился как молотобоец, принуждая этих людей сообщить то, что им известно, но хотел бы я знать, чего, собственно, я от них добиваюсь. Ох, и не нравится мне такая работа! Девица рассказала только, что вскоре в Рим придут какие-то судьи, которые в наказание за мои злодейства бросят меня в огонь. Мстительная оказалась особа! И о пожаре говорила странно, вроде и волнуясь, и радуясь одновременно. Впрочем, христиане вообще кажутся опьяненными этим бушующим пламенем. Да и не они одни. Недаром же Нерон взобрался на башню Мецената, откуда было удобно смотреть на языки огня.

Я сделал вид, что внимательно приглядываюсь к девушке, хотя мне очень хотелось закрыть глаза или вообще уйти из этого страшного места.

— Тигеллин, — медленно произнес я, — а ведь она похожа на еврейку.

Тигеллин испуганно схватил меня за руку.

— Только не говори ничего Поппее, — попросил он. — Сам подумай, легко ли отличить еврейку от нееврейки? С мужчинами все понятно, а вот с женщинами… Однако она наверняка христианка. И, между прочим, отнюдь не отреклась от своей веры, хотя за это я обещал сохранить ей жизнь. Может, ее околдовали?

К счастью, история юной христианки заставила Тигеллина отказаться от пыток. Ведь виновных в поджоге будет судить сам император, и вряд ли его заинтересуют итоги предварительного разбирательства.

Едва мы с Тигеллином вернулись в его личные покои, как префекту доложили, что с ним желают побеседовать старик-сенатор Пуд Публикола и какой-то пожилой еврей, причем оба кричат и сердятся.

Тигеллин, нахмурившись, озабоченно почесал в затылке.

— Пуд — человек мягкий и глупый, — сказал он, обращаясь ко мне. — За что ему злиться на меня? Может, я по ошибке арестовал кого из его клиентов? Останься здесь и помоги мне — ведь ты так хорошо разбираешься в еврейских обычаях.

Сенатор Пуд буквально ворвался в комнату. Его убеленная сединами голова тряслась от ярости. К моему удивлению, следом вошел Кифа с пастушеским посохом в руке; лицо его было красно от волнения. Этих двоих сопровождал бледный от страха молодой человек по имени Клетий, которого мне уже приходилось встречать — он состоял при Кифе толмачом.

Поднявшись, Тигеллин собрался было вежливо поприветствовать сенатора, однако старик с бранью накинулся на него, норовя пнуть в бок своей пурпурной сандалией.

— Ты, Тигеллин, — кричал Пуд, — вонючий лошадиный барышник, развратник и педераст! Что все это значит?! Что это ты задумал? Как посмел ты оскорбить добродетельных христиан?!

Тигеллин принялся миролюбиво объяснять, что его увлечение мальчиками не имеет никакого отношения к службе и он вовсе не стыдится того, что, прежде чем стать префектом преторианцев, он в дни своего изгнания разводил лошадей.

— И вообще, дорогой Пуд, — добавил Тигеллин, — прекрати оскорблять меня. Ведь ты явился сюда не как частное лицо, но как государственный муж. Если же ты хочешь в чем-то обвинить меня, я тебя внимательно выслушаю.

И тут в разговор вмешался Кифа. Воздев руки, он быстро произнес несколько фраз по-арамейски, даже не взглянув в мою сторону, как будто мы и знакомы с ним не были.

Тигеллин изумленно посмотрел на него и спросил:

— Кто этот еврей? С кем и о чем он сейчас беседует? Я надеюсь, он не колдует и у него под плащом не спрятан опасный амулет, наводящий порчу?

Я дернул Тигеллина за одежду, привлекая его внимание.

— Это предводитель христиан по имени Кифа, — объяснил я. — Считается, что он воскрешал мертвых и творил иные чудеса, которые даже не снились известному тебе Симону-волшебнику. Он давно уже находится под покровительством сенатора Пуда, вылеченного им когда-то от тяжкого недуга.