Золотое кольцо всадника - Валтари Мика Тойми - Страница 69

Позднее я поссорился с Лукой из-за того, что не пожелал показать ему старые записки моего отца, которые мне вернули после его смерти. Для Нерона эти записки не имели никакого значения, Лука же рассчитывал найти в них сведения о жизни Павла. Но я отказал ему, и Луке пришлось долго искать очевидцев, чтобы расспросить их о тех двух годах, которые Павел провел в тюрьме в Кесарии во времена проконсула Феликса.

Вообще-то Лука вовсе не был таким уж хорошим врачом, хотя и учился в Александрии. Я никогда не позволял ему лечить мой желудок, ибо подозревал, что он сопровождал Павла исключительно из-за способностей проповедника исцелять недужных. Глубоко уверовав в способности Павла, Лука, прекрасно сознавая свои скромные возможности, хотел у Павла поучиться искусству врачевания. Зато Лука неплохо писал, правда, не на правильном греческом языке, а на языке простолюдинов — но писал понятно, и многие читали его сочинения.

А вот Марка я любил всегда, хотя с годами младший Линий стал мне дороже. Однако несмотря на мои симпатии, будучи членом сенатского комитета по восточным делам, я должен был следить за поведением евреев и христиан и в меру возможности поддерживать среди них порядок, дабы самому избежать неприятностей да и их оградить от гонений. В свое время Кифа пытался примирить враждующие христианские общины, но распри вспыхивали с новой силой, и любые действия старика — человека неученого и не обладающего политическими способностями — были обречены на провал.

Много надежд я возлагал на Клетия, переводчика Кифы, помня его смелое поведение в лагере преторианцев. Он тогда держался с большим достоинством, и я подумал было, что, возможно, когда-нибудь Клетий добьется уважения среди христиан и сможет объединить их. И я помог Клетию изучить законы, оплатив его образование, надеясь, что в будущем христиане окажут поддержку тебе. Но годы шли, и ничего не менялось, и я понял, что нет человека, способного прекратить распри и примирить христиан — они навсегда останутся невежественными простолюдинами.

Наконец-то здоровье мое стало улучшаться, и врачи заявили, что скоро я смогу вернуться в Рим. Мне порядком надоело это воняющее серой скучное место, и я уже мечтаю о том, как приятно будет вновь пить хорошее вино вместо здешней воды и наслаждаться изысканными кушаньями, приготовленными моими двумя поварами, искусство которых я лишь теперь в состоянии оценить по-настоящему.

Пребывая на лечении и отдыхе, я, разумеется, присматривал за наиболее важными моими делами, хотя врачи и не подозревали об этом, услышав же о тайных и весьма рискованных начинаниях пропретора Юлия Виндекса[67], сразу понял, что бездельничать мне больше нельзя. И я заспешил домой.

Задолго до описываемых событий я стал понимать, что заговор против Нерона мог быть успешным лишь в том случае, если самонадеянность и чванство Пизона не лишили бы его поддержки легионов. После внезапной смерти Корбулона и Остория командиры легионов стали проявлять активность, вдруг осознав, что ни военные заслуги, ни безусловное следование приказам, ни верность императору не защитят их от капризов Нерона. Я знал об этом уже тогда, когда покидал Коринф.

Срочно продавая через подставных лиц — преданных мне банкиров и вольноотпущенников — свою собственность, я собирал наличное золото. Неудивительно, что эта деятельность, — не слишком вообще-то явная, — причин которой даже самые дальновидные люди еще не понимали, все же привлекла внимание тех, кто хоть немного смыслил в финансах. Меня не пугала их возможная болтливость, ибо гарантией моей безопасности служило полное невежество Нерона в денежных делах.

Но все же мои действия вызвали некоторое беспокойство в Риме, и цены на дома, а также загородные поместья резко упали. Без малейших колебаний я продал большую часть своей собственности, несмотря на то, что земля всегда находится в относительной безопасности и даже приносит доход, пока ее обрабатывают надежные вольноотпущенники. Меня не сильно беспокоило падение цен, и я продолжал продавать все подряд, собирая наличные деньги. Я знал, что когда-нибудь, если смогу осуществить свои планы, все верну обратно. Обеспокоенность, вызванная моей активностью, заставила деловых людей более внимательно приглядеться к политической обстановке в стране.

Клавдию и тебя я предусмотрительно отправил в мое загородное поместье в Цере и заставил твою мать оставаться в этом безопасном месте до тех пор, пока не пришлю за вами. Приближался твой третий день рождения, и Клавдия была занята приготовлениями к празднику. Ты был непоседливым мальчуганом, и, откровенно говоря, я устал от твоей постоянной беготни и шума. Ни на минуту нельзя было оставить тебя без присмотра, ибо ты тут же ухитрялся свалиться в бассейн, разбить коленку или порезаться обо что-то острое. Клавдия, как настоящая наседка, оберегала тебя от всяческих неприятностей, в том числе и от моих попыток воспитывать тебя и формировать твой характер. Мне ничего не оставалось, как положиться на твою наследственность и уповать на то, что сама натура наградила тебя качествами истинного римлянина.

И я вздохнул с облегчением, благополучно отправив вас за город, так как мог теперь спокойно готовиться к путешествию, которое в будущем должно было обезопасить тебя от всяческих невзгод.

Обращаясь к Нерону и сенату с просьбой разрешить мне покинуть город и отправиться к Веспасиану в качестве советника по еврейским вопросам, я рассчитывал встретить сопротивление, но вдруг оказалось, что мое желание было одобрено всеми, более того, меня просили сделать все возможное для блага государства. Нерон полагал, что будет весьма мудро направить к Веспасиану заслуживающего доверие человека, дабы он присматривал за полководцем и заставлял его действовать решительно, ибо императору казалось, что Веспасиан слишком медлит под стенами Иерусалима.

В то время я был сенатором, и в мое распоряжение предоставили военный корабль. Вероятно, многие из моих коллег удивлялись, почему изнеженный и не терпящий неудобств Минуций Манилиан приятному путешествию в носилках и верхом предпочел морское плавание, ночлег в подвесной койке в тесном и смрадном помещении, кишащем вшами и клопами, скверную пищу и морскую болезнь.

Никто не знал истинных причин, заставивших меня отправиться в это путешествие, тем более не мог догадаться, почему я выбрал морской путь. Я же получил исключительную возможность без какого-либо досмотра погрузить на борт двадцать тяжелых железных сундуков, после чего всю ночь беспробудно проспал, не чувствуя ни укусов, ни морской качки. В пути меня сопровождало трое верных вольноотпущенников, которые по очереди и не хуже опытных воинов сторожили мои сундуки.

Поместье в Цере осталось под надежной охраной. Я вооружил преданных мне рабов и никогда не жалел о своем решении, ибо благодаря их защите преторианцы Отона, разграбив поместье и уничтожив коллекцию греческих кувшинов, истинной ценности которой они не представляли, все же не тронули ни тебя, ни Клавдию. Что же касается коллекции старинных кувшинов, то в земле еще есть такое множество нетронутых могил, что восстановить ее я смогу без особого труда.

К счастью, во время путешествия море было спокойным, стояла прекрасная солнечная погода, осенние штормы еще не начались. Я торопился, потому раздавал матросам и гребцам-рабам дополнительные порции еды и даже вино, приобретенные за мой счет. Мои усилия казались командиру корабля сущим безумием, ибо он привык полагаться на свою плеть и был совершенно уверен в том, что в любой момент сможет заменить погибшего в пути раба на еврейского пленника, мой же жизненный опыт убеждал меня в другом: добром добиваются большего, чем насилием, и быстрее достигают цели. К тому же, как говорил мой отец, я был слишком мягким человеком и никогда никого не ударил, даже тебя, моего непослушного сына. Да разве я мог бить будущего императора?

Коротать время в пути можно по-разному: меня интересовало все, что касалось флота. Я спрашивал, и мне отвечали, рассказывали разные истории.

67

Виндекс Юлий Гай — галл по происхождению, наместник Галлии при Нероне, возглавил восстание в 68 г.; после поражения покончил жизнь самоубийством.