Убийство по-китайски: Лабиринт - ван Гулик Роберт - Страница 43

— Какое печальное событие! Как нехорошо, что нам приходится вести об этом речь! Ваша честь должны понимать, как тяжело для преданного сына признавать, что его почитаемый отец способен совершить ошибку. Ошибку, объяснимую, конечно, только его снисходительностью и доверчивостью к людям. Увы, ваша честь, мой отец позволил обмануть себя порочной и хитрой женщине. Она преуспела в том, чтобы заставить отца пожалеть ее и жениться на ней. Ах, эти женщины! Вместо того чтобы ответить отцу благодарностью, она изменила ему с каким-то молодым прощелыгой. Прелюбодеяние, ваша честь, преступление мерзкое и отвратительное! Отец знал обо всем, но страдал в молчании. Даже со мной, со своим единственным сыном, он не поделился своей печалью. Только на смертном одре, произнося последние слова, он разоблачил это чудовищное предательство!

Судья Ди попытался вставить слово, но Да Кей говорил без остановок:

— Я знаю, что вы, ваша честь, собираетесь сказать: я должен был подать на эту женщину в суд, но глумление простолюдинов было бы для меня невыносимо. Невыносимо!

Да Кей закрыл лицо ладонями.

— К моему глубокому сожалению, — сухо сказал судья, — дело это будет все же рассмотрено в суде. Ваша мачеха подала жалобу на вас, оспаривая устное завещание; она требует половину наследства.

— Неблагодарная! — вскричал Да Кей. — Бесстыжая женщина! Она, должно быть, не человек, а лиса-оборотень. Ни одно человеческое существо не способно пасть так низко.

И Да Кей разразился рыданиями.

Судья Ди медленно опорожнил свою чашку. Он дождался, пока Да Кей сядет и возьмет себя в руки. Затем он сказал непринужденным тоном:

— Я всегда сожалел, что мне не довелось познакомиться с вашим отцом. Но душа человека верно отпечатывается в его почерке. Не сочли бы вы большой дерзостью с моей стороны, если бы я попросил показать мне образчики каллиграфического письма вашего отца? Ведь покойный наместник прославился своими достижениями в этом искусстве.

— Ах! — воскликнул Да Кей. — Какое несчастье! Как ни приятна для меня возможность выполнить желание вашей чести, но это еще одна из многих странностей моего отца или, выражаясь точней, еще одно свидетельство великой скромности. Когда он почувствовал, что конец близок, он велел мне сжечь все написанное им. При этом он высказался в том роде, что ничего из творений его кисти не заслуживает быть сохраненным для потомков. Какая душевная утонченность!

Судья Ди пробормотал какой-то приличествующий случаю ответ и заметил:

— Поскольку наместник был знаменит, я полагаю, что многие в Ланьфане искали его благосклонности?

Да Кей выдавил презрительную улыбку.

— В этой приграничной дыре, — ответил он, — не нашлось ни одного человека, беседа с которым могла бы заинтересовать моего покойного отца. Прискорбно! О, как бы мой досточтимый отец насладился беседой с вашей честью! Он всегда так интересовался делами правления… Итак, еще раз повторяю: нет, мой отец ни с кем не общался; он всецело был поглощен литературным трудом и заботами о своем замечательном владении и проживающих там крестьянах. Вот почему этой женщине удалось так легко обвести его вокруг пальца… О, я, наверное, утомил вас своей бесконечной болтовней!

Тут Да Кей хлопнул в ладоши и велел подать еще чая.

Судья Ди в молчании теребил свою бородку. Он понял, что его собеседник — хитрейшая личность. Ведь за все время беседы он не сообщил практически ничего.

Покуда Да Кей распространялся о неблагоприятных свойствах ланьфанского климата, судья Ди медленно попивал свой чай.

Внезапно он спросил:

— А где ваш отец занимался живописью?

Да Кей испуганно посмотрел на гостя. Несколько секунд он не мог ничего ответить и только нервно почесывал подбородок. Затем он сказал:

— Ну, сам-то я ничего в художестве не понимаю… Дайте-ка подумать. Ах да, мой отец рисовал в павильоне возле сельской усадьбы. Очаровательное местечко, в заднем садике возле входа в лабиринт. Похоже, что большой стол, на котором он работал, все еще стоит там. Вы, ваша честь, разумеется, понимаете, эти старые слуги…

Судья Ди встал.

Да Кей пытался задержать его, начиная один путаный монолог за другим.

Не без труда судье наконец удалось распрощаться с хозяином дома.

Десятник Хун ждал своего начальника в привратницкой. Вместе они вернулись в управу.

Присев за стол, судья Ди тяжело вздохнул.

— Этот Да Кей утомил меня, — заметил он десятнику Хуну.

— Удалось ли вашей чести что-нибудь выведать? — не скрывая любопытства, спросил десятник.

— Нет, — ответствовал судья, — но Да Кей сказал пару вещей, которые могут оказаться полезными. Я так и не смог заполучить образчик почерка наместника для того, чтобы сравнить его с завещанием, найденным Дао Ганем в картине. Да Кей заявил, что отец приказал ему уничтожить все рукописи после смерти. Я предположил, что, возможно, что-нибудь осталось у друзей наместника в Ланьфане, но Да Кей заверил меня, что у его отца не было друзей. А каковы твои впечатления от этого дома, десятник?

— Пока я ожидал вас, — сказал Хун, — я имел долгую беседу с двумя привратниками. Оба считают, что их хозяин — слегка не в себе. Он тоже со странностями, как и отец, но лишен его блистательного ума. Хотя сам Да Кей не похож на атлета, он обожает кулачный бой, борьбу и фехтование на мечах. Большинство челяди принято в услужение в основном за физические данные. Да Кей постоянно развлекается, устраивая между ними соревнования. Он превратил второй дворик во что-то вроде арены и сидит там часами — болеет за любимых борцов и вручает им призы.

Судья Ди кивнул.

— Слабым людям, — заметил он, — свойственно преклонение перед грубой физической силой.

— Слуги утверждают, — продолжал десятник, — что Да Кей однажды сманил лучшего фехтовальщика из усадьбы Цзянь Моу, предложив ему огромные деньги. Цзянь сильно разозлился. Да Кей трус, он боится, что со дня на день варвары перейдут через реку и ворвутся в город. Вот почему он набирает таких слуг. Он даже нанял двух уйгурских воинов из-за реки, чтобы они обучили его слуг воинским приемам, принятым у уйгуров!