Убийство в Кантоне - ван Гулик Роберт - Страница 18

У люка бездельничали заспанные подавальщики. Равнодушно поглядев на Чао Тая, они продолжали болтать, а тайвэй быстро проскочил мимо и скользнул в темный проход. По обе стороны виднелись обшарпанные двери, а в воздухе стояла нестерпимая конь дешевого жира для готовки. Поблизости никого было, и Чао Тай, быстро поставив на пол корзины, юркнул на дальнюю палубу.

Певичка, одетая только в засаленную юбку, сидя на деревянной скамье, подрезала ногти на ногах. Безразлично глянув на Чао Тая, она даже не подумала одернуть подол. Ничто вокруг, казалось бы, не сулило удачи, но, оказавшись в

середине судна, Чао Тай воспрянул духом. В дальней части тщательно выскобленной палубы тайвэй увидел высокие двойные двери, выкрашенные в ярко-красный цвет. Какой-то толстяк в халате из дорогой парчи, стоя у перил, шумно полоскал горло. Сердитого вида молодая женщина в помятом белом платье держала для него посудину. Внезапно толстяка затошнило и вырвало. При этом он ухитрился запачкать и перила, и платье женщины.

— Не переживай, дорогуша! — походя обронил Чао Тай. — Думай лучше о приличной доле от платы за вчерашнее вино, которую ты получишь!

Пропустив мимо ушей невежливый ответ, он проскользнул внутрь. Коридор тускло освещали фонари с белыми шелковыми вставками, подвешенные на балках. Чао Тай принялся изучать имена на дверях: «Весенняя Мечта», «Тростинка», «Нефритовый Цветок» — все это, разумеется, были имела певичек, однако ли одно не могло быть ханьским переводом имени Зумурруд. На последней двери, расположенной в конце прохода, никакого имени не значилось, но она была расписала крохотными птицами и цветами. Тронув ручку, Чао Тай обнаружил, что дверь не заперта. Помощник судьи толкнул ее и вошел.

Полутемная комната оказалась немного больше обычной каюты и была обставлена почти роскошно. В душком воздухе застоялся густой запах мускуса.

— Раз уж ты открыл дверь, почему бы не подойти поближе? — послышался голос танцовщицы.

Теперь, когда глаза Чао Тая привыкли к освещению, он разглядел в глубине комнаты высокое ложе с полузадернутым красным пологом. Там, облокотясь на груду подушек, возлежала нагая Зумурруд. Лицо ее было не накрашено, а из украшений она надела только ожерелье —голубые бусинки в золотой филигранной оправе.

Чао Тай приблизился. Смущенный захватывающей дух красотой Зумурруд, он на мгновение лишился дара речи, ко в конце концов выпалил:

— А где же тот изумруд?

— Я надеваю его только для танца, дуралей! А сейчас я только что из купальни. И тебе тоже стоило бы окунуться. Ты ведь вспотел. Там, за голубой занавеской, есть все необходимое!

Чао Тай кое-как пробрался между столиками и стульями, во множестве стоявшими на толстом ворсистом ковре. За голубой занавеской располагалась маленькая, изящная купальня, отделанная полированным деревом, искусно раскрашенным под мрамор. Тайвэй быстро скинул одежду, присел на корточки у кадки с теплой водой и ополоснулся, поливал себя из маленькой деревянной бадейки. Вытираться пришлось полой собственного халата, и тут Чао Тай заметил на столике сосуд с палочками лакричника. Он взял одну, разжевал кончик, чтобы придать нужную форму, и тщательно почистил зубы. Затем, оставив халат и куртку на бамбуковой вешалке, Чао Тай выскользнул обратно в одних штанах до колен — мускулистая, покрытая шрамами грудь осталась открытой. Чао подвинул стул к постели Зумурруд.

— Как видишь, я воспользовался вчерашним приглашением.

— И явно не терял времени, добираясь сюда! — сухо заметила танцовщица. — Впрочем, ты поступил мудро, выбран раннее утро, так как это единственное время, когда я могу принимать гостей.

— Это еще почему?

— А потому, дружок, что я не простая певичка, каких бы гадостей ни болтал на этот счет Мансур. Я не торгую собой за деньги, поскольку у меня есть постоянный покровитель. И как ты можешь убедиться, взглянув на мою комнату, человек он весьма состоятельный. — Танцовщица обвела свое жилище взмахом округлой руки. —И он не слишком благоволит соперникам.

— Я здесь по делу, — добродетельно вздохнул Чао Тай. — Кто говорит, что я соперник?

— Я говорю. — Зумурруд закинула руки за голову и потянулась всем телом, потом зевнула и, бросив на воина быстрый взгляд огромных глаз, грубовато спросила: — Ну и чего ты ждешь? Может, ты из тех зануд, кому сперва надо справиться у гадателя, благоприятный ли сейчас день и час?

Чао Тай встал и заключил податливое тело Зумурруд в объятия. За долгую, полную самых разнообразных любовных приключений жизнь тайвэй, казалось, испробовал все. Но теперь, впервые в жизни, он испытал нечто не только совершенно новое, но и как бы исчерпывающее его любовный опыт. Зумурруд удовлетворила какую-то не поддающуюся ни описанию, ни определению глубинную его потребность, взбудоражила нечто такое, о чем сам Чао Тай не имел до сих пор ни малейшего представления, но теперь ощутил как самую суть своего естества. Тайвэй понял, что не в силах жить без этой женщины, —и это открытие ничуть его не удивило.

Потом они быстро помылись вместе. Танцовщица оделась в платье из голубого шелка, потом помогла облачиться и Чао Таю. На куртку с металлическими пластинами она взглянула косо, но от высказываний воздержалась. Вернувшись в покой, она подвела гостя к резному чайному столику розового дерева и небрежно обронила:

— Раз мы с этим покончили, расскажи-ка мне что-нибудь о себе. Времени осталось совсем немного — вот-вот придет моя служанка, а она подглядывает за мной, получая деньги от моего покровителя.

— Я предпочел бы узнать побольше о тебе! Ведь я почти ничего не знаю о твоих соплеменниках, арабах. Ты…

— Арабы мне не соплеменники, — отрезала Зумурруд. — Да, мой отец был арабом, но моя мать — дешевая певичка танка. Тебя это смущает?

— Ничуть! Работа на цветочной лодке — просто ремесло, и какое мне дело до цвета кожи или принадлежности к племени? Все люди рано или поздно должны стать подданными Поднебесной. И какая разница, коричневые они, синие или черные? Если мужчина хороший воин, а женщина искусна в любви, то, на мой взгляд, они люди достойные!

— Ну вот, это уже что-то! Мой отец был моряком-арабом. Вернувшись на родину, он бросил мою мать с ребенком, то есть со мной. — Зумурруд налила Чао Таю чашку чаю. — Я начала заниматься этим ремеслом с пятнадцати лет, а так как подавала большие надежды, мать смогла продать меня на большую цветочную лодку. Мне полагалось встречать гостей, а в остальное время прислуживать ханьским певичкам. Любимым развлечением этих дряней было издеваться надо мной!

— Они явно не слишком усердствовали, — грубовато заметил Чао Тай. — На твоем роскошном теле не осталось ни следа!

— Просто такой жестокости, как бичевание или порка розгами, не допускалось, — с горечью выдавила она. — Хозяин запретил оставлять следы побоев на моем теле, предвидя, что в будущем получит от меня хороший доход. Вот мерзавки и придумали подвешивать меня за волосы к потолочным балкам и втыкать раскаленные иглы — просто так, дабы скоротать вечерок. А когда становилось по-настоящему скучно, они засовывали мне в штаны здоровенную сороконожку и связывали. Ранок от ее укусов не остается, но можешь сам угадать, куда эта тварь кусала! Я перепробовала все издевательства, и в полной мере. — Зумурруд пожала плечами. —Ладно, забудем. Все прошло и поросло бурьяном. Сейчас у меня есть покровитель, который выкупил меня и нанял это чудесное жилье. Единственная моя забота — танцевать на званых трапезах, причем заработанные деньги мне позволено оставлять себе. Мансур предлагал поехать вместе к нему на родину, где я стала бью его старшей женой. Но он мне не нравится, как и родина моего дорогого отца, судя по тому, что я о ней слышала. Чтобы я сидела в палатке посреди раскаленной пустыни в обнимку с ослами и верблюдами? Благодарю покорно!

— А к своему покровителю ты привязана?

— К нему-то? О Небо, конечно нет! Но он богат и щедр. И столь же гадок, как зачастую бывают такие людишки. — Зумурруд приумолкла, задумчиво почесывая мочку уха. — Я была привязана только к одному человеку, и он тоже был страстно влюблен в меня. Но я повела себя как последняя дура и все испортила. — Мрачно поблескивающие глаза смотрели куда-то в пространство, мимо Чао Тая.