Красная Шапочка, черные чулочки - Васина Нина Степановна - Страница 57

Сама не знаю, как получилось, что я сбросила шлепанцы и ступила босыми ногами в ванну. Постояла, подумала и… прилегла. Голова удобно устроилась на выступе. Повернулась направо – баночка с солью для ванн, налево… Я застыла и долго еще уговаривала себя не брать в руки и не открывать опасную бритву с костяной ручкой.

Не хотелось двигаться, даже думать. Мозги мои, похоже, совсем отключились, потому что вдруг стало больно указательному пальцу. Я очнулась и потащила его в рот, осматривая кровоточащую ранку. Оказывается, моя правая рука стала шарить под фигурным выступом ванны, что-то искать, ощупывать. Дождавшись капли крови из небольшой царапины, я мазнула по перламутру. Значит, я в себя верю, да?.. Я верю. Верю… А тогда что это за красное пятно от моего пальца? Жертвоприношение?

Мне не давала покоя упаковка тампаксов. Не отдавая отчета и даже не пытаясь подумать, на кой черт мне это надо, я встаю, беру с вешалки – осторожно, стараясь не прикоснуться к шелковой рубашке, – прозрачную сумочку и укладываюсь с нею в ванне. Выпотрошив сумку на живот, смотрю на щетки с запутавшимися в них светлыми волосами, трясу коробкой, высыпая тампаксы. Они вывалились на меня карикатурными подобиями сигарет – с хвостиками, а потом… Последним из коробки выпал медальон. Такой же, как у Оси. Я даже подумала, что это он запрятал в такое странное место медальон с крошечной фотографией своей матери, но после некоторых усилий из открывшейся круглой створки на меня глянуло веселое лицо юного мальчика в обрамлении тонкой изогнувшейся прядки волос цвета спелого каштана. Трогаю пальцем волосы. Смотрю на фотографию. Это лицо мне незнакомо. Итак, Александра Синицына прятала медальон с чьей-то прядкой волос в упаковке тампакса. Медальон с ее волосами хранится у Оси. Кто же носит твой медальон, Гамлет? Где он?

– Кто – он? Ты с кем разговариваешь? – спросил испуганный Ося, застывший в открытой двери. Снизу из-под его руки выглядывает Нара.

Отлично… Наверняка я отлично смотрюсь в этой ванне, обсыпанная тампаксами.

– Что ты здесь делаешь? – шепотом спрашивает Нара.

– Я?.. Медитирую, – уверенно заявляю я, встаю, стряхиваю с себя тампаксы, незаметно пряча медальон в карман халата.

– И бритву трогала? – подозрительно прищурился Ося.

– Бритву? Зачем? – застыла я, переступив одной ногой через край раковины.

– Ты ведь не собираешься… – задумался он, подбирая слово. – Ты ведь не думаешь, что жизнь больше не имеет смысла?

– Еще как имеет! – С трудом, но удалось перетащить и другую ногу и не упасть при этом.

– Хочешь поговорить о Гамлете? – спрашивает Нара.

– Здесь?..

– Можем пойти в подвал, – предложил Ося. – Там чисто.

– В подвал? Это где трубы водопроводные и электрогенератор?

– Есть еще комната, куда сносят старую мебель.

– Мебель, – киваю я, размышляя, стоит ли сейчас собирать все, что набросано в ванне. – Мебель – это хорошо…

Потом соберу. Сейчас мне не помешает какая-нибудь мебель.

– Ты плетешься, как больная! Может, вызвать врача? – посочувствовала Нара, когда я опять присела на ступеньку – в третий раз подкосились ноги на лестнице в подвал.

– Только не врача! В крайнем случае – следователя. Куда вы меня привели? Это называется – чистое место?

Неуверенно останавливаюсь в проеме, осматривая свалку пыльных продавленных кресел, висящие на стенах раскладушки в паутине, огромный торшер со шляпой мухомора.

– Я сказал «чисто» в смысле – никаких прослушек! – объясняет Ося.

Какое облегчение! Последний год мне стало казаться, что даже в сливе биде что-то подозрительно поблескивает.

– Пройдем к окошку, там уютней.

Втроем мы прошли к окошку и уселись на древний диван с деревянной спинкой.

– О чем будем говорить? – осмотрелась я.

– О чем-нибудь успокоительном, – пообещала Нара, поджала ноги и легла мне головой на колени.

– Если ты собираешься умереть, – начал успокоительную беседу Ося, – пожалуйста, не делай это в маминой ванне.

– Я не собираюсь умереть и больше не залезу в ванну твоей мамы. Здесь есть старые альбомы с фотографиями?

– Нет, конечно. Фотографии хранятся в библиотеке у деда, даже совсем старые, еще прошлого века, – ответил Ося и подозрительно на меня посмотрел. – Кого ты хочешь увидеть?

– Ну, вообще… Вон те коробки от обуви, что в них?

– Мамины игрушки, – встал Ося и закрыл собой обзор стола, на котором лежало несколько обувных коробок – друг на друге.

– Ладно, ладно. Не прыгай. Как мы теперь будем жить, думали? Мне одной с вами не справиться.

– Ты так говоришь, потому что есть кто-то на примете?

– Нара, ну что за чушь!

– Не чушь! Я ничего не имею против, если ты снова выйдешь замуж.

– Я тоже, – пожал плечами Ося.

– Вы!.. Вы маленькие злые извращенцы! Как вы можете говорить мне такое? Еще сорок дней не прошло после смерти Гамлета! Ося! Ты разве… Ты не скучаешь?

– Нет, – спокойно ответил Ося. – Я ничего не чувствую. Наверное, отец специально так сделал, что я ничего не чувствую.

– У Оси есть теория, что Гамлет его специально унижал и оскорблял, чтобы не травмировать психику ребенка своей смертью. Заранее подготовил, чтобы Ося не страдал, – разъяснила Тегенария.

– Ради бога, замолчите оба! – взмолилась я.

– Дед говорил, что Гамлета бил отец. Ну, в смысле, воспитывал. А когда его отец умер, Гамлет нисколько не переживал – ему было тогда двенадцать лет. Он даже испытал облегчение. Может быть, взрослые так делают специально, чтобы их не любили и не понимали, тогда смерть не будет страшной. – Теперь и Освальд поджал ноги и пристроился головой на моих коленях.

Я погладила одной рукой его волосы, а другой – волосы Нары.

– И давно ты так думаешь об отце?

– Давно. Помнишь, в Загниваловке? Он сказал, что круглый сирота. Сирота, понимаешь? Он даже не вспомнил обо мне. Тогда стало ясно – я тоже круглый сирота. Мне даже сестренка не светила по вашему дурацкому брачному соглашению.

– Ты… – Я проглотила подступившее к горлу удушье, пыталась вспомнить и не смогла – я не смотрела тогда за столом на Осю, я была слишком занята собственной обидой! – Тебе стало очень больно?

– Мне стало… – Ося подумал и уверенно закончил: – …одиноко. Это не больно и не страшно. Это даже хорошо. Ни о ком не нужно думать. И тебе не нужно думать, что ты не справишься. Потому что мы поедем с Нарой осенью в Лондон.

– Как интересно… – равнодушно прошептала я. – Почему – в Лондон?.. Зачем в Лондон?..

– Учиться, конечно, – объяснил Ося. – Тебе придется поехать с нами. Иначе Нару не пустят. Она еще маленькая.

– Ося. – Я ухватила его за ухо. – Неужели ты решил заняться устройством моей жизни? Ты ведь со мной не справишься, я даже хуже двоих детей, которые пьют водку и спят вместе голые!

– Я не пью, – шептала Нара в подступившей дреме, – я только один раз попробовала, мне не понравилось.

Сквозь грязное стекло пробилось закатное солнце, рассыпавшись отблесками на металлической спинке с шишечками, на хрусталиках запыленной люстры и раздробив тусклое пространство подвала на мозаичные отсеки. И тогда я вдруг словно прозрела. «Один будет мне зятем, а другой – сыном». И герб клана Тейманов, который Гамлет не стелил в свою первую брачную ночь, потому что Александра Синицына уже была беременна. Солнце переползло по стене, высвечивая красноватым огнем висящие впритык старые чеканки по металлу – женский профиль на фоне плакучей березки, лошадь с развевающейся гривой, кораблик с парусами – и тогда рассыпанная картинка в калейдоскопе свернулась в четкий и гармоничный узор. Я дернулась и задержала дыхание, чтобы не разбудить задремавших детей и чтобы рука судьбы, подставившая калейдоскоп, не дрогнула и не сбила в моей голове пойманный узор – такой разноцветный, симметричный, изящный.

На сороковой день на кладбище собрались все, кто был на похоронах. Тогда я не обратила внимания, а сейчас удивилась: в последний путь его провожало очень мало народу. Кроме меня и детей, пришли Клара Аристарховна, Ирина Дмитриевна, генеральская чета, их садовник (?) и Агелена с одной-единственной желтой розой.