Приданое для Царевны-лягушки - Васина Нина Степановна - Страница 20

Сама она тоже жадно разглядывала Платона – внимательно, с пристрастием, и он вдруг подумал, что совершенно не представляет себе, как выглядит. Смутно он помнил, как Вениамин менял ему перед отъездом рубашку и носки, но факт остается фактом – к такому торжественному моменту в своей жизни он совершенно не подготовился. Не было ритуала перед зеркалом – золотой заколки для галстука в противостоянии пальцам-сарделькам, не были отрепетированы посадка головы, взгляд, усмешка с налетом надменности – безотказно усмиряющая забывшихся собеседников.

Маленькая толстушка тем временем подошла совсем близко. Платон только тут осознал, насколько она мала ростом. Взявшись руками за поручни коляски и не наклоняясь, она прошептала ему в самое лицо, обдав запахом карамели:

– Привет, Кукарача!

На фоне тяжелого, почти астматического дыхания Платон расслышал еще один звук – совершенно необъяснимый и потому особенно неприятный. Глухие постукивания во рту у толстушки.

Вероятно, на лице Платона отразилось все, что он испытывал в этот момент. А если учесть, что самым приемлемым был вариант с выпавшей вставной челюстью... Царица снисходительно улыбнулась, прихватив передними зубами красную льдинку и показывая ее Платону. Леденец. Перекатывая во рту конфетку, она стучала ею по зубам. Платону от разгадки происхождения звуков легче не стало – все так же страшно и муторно было на сердце.

«Не упасть бы в обморок», – подумал он. И тут у его плеча выплыло лицо Авроры – можно было и не поворачиваться, чтобы в этом убедиться: удушливый запах парфюма окутал его голову. Аврора жадно оглядела Царицу, резко выпрямилась, два раза повернулась вокруг себя и упала на пол, раскинув в стороны руки и ноги.

«А вот и обморок», – подумал Платон, сцепив перед собой руки. Чтобы не смотреть на Аврору и на толстую лилипутку, весело разглядывающую рухнувшую даму, Платон стал вспоминать по запаху изо рта Царицы, как называются леденцы.

– Тони, – наклонился к нему сзади Федор. – Облом получается. – Он кивнул на раскинувшуюся на полу Аврору.

В этот момент Царица пнула ту в бок носком туфельки и объявила с уважением в голосе:

– Настоящий обморок!

– Мы ошиблись с ее впечатлительными нервами, – прошептал Федор. – Давай, ты один работай.

– Работать?..

– Ну, все, как полагается – у вас товар, у нас – купец!.. Что ты сидишь, как истукан парализованный?.. Ой, Тони, извини, это вырвалось случайно. Я понимаю, – зашептал он ему в самое ухо, – она тебе с первого раза может показаться странной.

– Странной?..

– Она одна такая на всем свете, поверь!

– Барбарис! – вспомнил Платон, и это придало ему силы. – Она любит барбарис. Федор, помоги мне встать, я не могу вести такие важные разговоры, когда женщина... девушка стоит передо мной, а я – сижу.

– Вот и отлично, Тони, – Федор с радостью просунул ему сзади свои руки под мышки.

– Не надо! – звонко попросила Царица. – Не трогай Кукарачу, он сам встанет. На счет два. Хорошо?

– Да встать-то я встану, а вот сколько продержусь на ногах?.. – забормотал Платон, кляня свою беспомощность и чувствуя, как лицо заливает горячая волна. И даже судорожные попытки сообразить, откуда она знает его прозвище, не помогли ему справиться со стыдом.

– Да ты у нас сейчас бегать будешь! – радостно заявила Царица, встала на цыпочки и обняла Платона за шею. Он почувствовал, как ей неудобно тянуться к нему, и наклонился, и еще подумал: «Ну и цирк!» Царица тем временем провела пальчиками по затылку Платона, потом – пониже, он почувствовал на позвоночнике довольно болезненное надавливание и даже ожог.

– Ты меня обожгла, – сказал Платон шепотом в легкие щекочущие кудряшки у своего лица. И так просто и буднично далось ему это «ты», так бездумно!..

– Это не ожог, – прошептала девчонка (теперь Платон точно понял, что она молода – очень молода: так пахнуть могут только девочки, еще не испытавшие себя во взрослых радостях). – Это укус. Сиди тихо. После второго ты встанешь. Два-а-а...

– Укус?.. – Платон блаженно вдыхал ее запах. – Укус?! – очнувшись, он быстрым движением сжал руки Царицы и силой развел их, и перед его лицом оказались два кулачка, а в каждом – по маленькой серой змейке с зеленоватой головой.

– Змеи! – не закричал, а выдохнул Платон, вскакивая и роняя Царицу на пол.

– Тони, сиди, тебя сейчас вылечат сразу от всего! – уговаривал его Федор. Бегать, однако, за дядюшкой не стал, устроился на маленьком диванчике и с удовольствием наблюдал, как это делает Царица. Он пожалел, что с ними нет Веньки, ведь не поверит же, что Тони такое вытворяет!

– Я согласна, согласна я! – кричала Царица, уже не столько бегая за Платоном, сколько просто подпрыгивая в ритм одной ей слышной музыки.

Платон остановился, не понимая.

Задыхаясь, девчонка прошептала ему:

– Я согласна жить с тобой! Ты мне нравишься.

Федор от неожиданности встал и глупо, по-мальчишечьи срывая голос на писк, спросил:

– А я?..

– Да, а он?.. – опешил Платон. – Понимаете, мой племянник пришел просить вашей руки, а я, так сказать, представляю его интересы, и вот...

– Да согласна я, согласна! Пусть берет руку, и ногу, и все остальное, если захочет! Поехали скорее к тебе!

– Он добрый парень, – забормотал Платон, совсем растерявшись. – Он много чего умеет, у него хорошее здоровье и чувство юмора... – А я – вообще подарок судьбы! – весело заявила Царица, выволакивая из-под кровати огромный тяжелый чемодан.

Услыхав позади себя скребущие звуки, Платон резко развернулся, ожидая нападения какой-нибудь экзотической рептилии. А это всего лишь Аврора, вставшая на четвереньки, тихонько отползала к двери.

Платон топтался на месте, не зная, что делать. Федор, насупившись, поднял с пола чемодан Царицы и растерянно посмотрел на дядю.

– Поехали, что ли?..

И у Платона не хватило силы духа попросить у Царицы паспорт, чтобы убедиться хотя бы в том, что она – совершеннолетняя. Потом он подумал, что в загсе должны обращать внимание на такие вещи, и кивнул.

– Поехали.

– Кукарача, возьми меня на ручки! – вдруг раздался звонкий голосок где-то внизу.

Опустив голову, он смотрел несколько секунд на поднявшую вверх руки Царицу и совсем заблудился в себе – до невесомости отчаяния.

– Я не могу. Мне нужно беречь силы, я еще болен. Пусть тебя жених несет на руках.

Он почувствовал ее противостояние, как будто на голову обвалилось не видимое за перекрытиями дома небо. Подогнулись колени. Царица обхватила его ручками за живот и прижалась на секунду щекой к пупку. От ее прикосновения животу стало горячо и страшно. Платон силой отстранил пушистую головку и закрыл ладонью свой пупок, больше всего на свете в этот момент желая сделаться безмозглой неподвижной плотью в инвалидной коляске.

– Пойдемте, Платон Матвеевич...

Кто-то уверенный и сильный подхватил его под локоть и поволок к коляске.

– Вам тут удобнее будет страдать, садитесь.

Опустившись на сиденье, Платон с благодарностью посмотрел на Аврору, уже полностью владеющую собой.

– Странное сватовство, да?

Аврора наклонилась, шепча ему в лицо:

– Сватовство? Вы можете как-то прекратить это смертоубийство?

Платон нашел глазами Федора. Тот стоял в дверях с чемоданом. И Платон честно ответил:

– Не могу.

– Вы бесхарактерный идиот, – в отчаянии прошептала Аврора.

– «Мне не нужно победы, – прокряхтел Платон, усаживаясь поудобней, – мне не нужно венца. Мне не нужно... даже – чего? Не знаешь? – губ ведьмы, чтоб дойти до конца!» (Б.Г.) [2] Как смеешь ты, женщина! – называть меня бесхарактерным. Мне ничего не нужно от жизни, кроме покоя. Если это желание идиота, тогда я – идиот. Вези! Кошелка...

Из офиса Царицы все выбрались, почти переругавшись. На улице стояла ночь – серенькая и прозрачная, с остатками в небе красного расплавленного заката где-то за Крестовским. И Платон знал, что закат до конца не успеет раствориться – небо скоро начнет розоветь опять. Раскрутившись на коляске, чтобы было удобно осмотреть здание, Платон заметил, как Царица прикрепляет за стеклом двери табличку. Он подъехал и прочитал:

2

Цитирует Бориса Гребенщикова «Кострома mon Amour».