Книга Дины - Вассму Хербьёрг - Страница 25

25

— Это уже другое дело! — спокойно заявила она. — Прошу у всех прощения! У тебя, Олине! И у вас у всех! Я просто старая подозрительная женщина. Мне и в голову не пришло, что фру Дина станет сама спускаться в погреб за вином для гостей и всех обитателей дома.

Она выпрямилась, скрестила на груди руки, словно защищаясь, и с достоинством вышла следом за Диной.

Иаков забыл закрыть рот. Олине не могла опомниться от изумления. У служанок загорелись глаза.

О чем говорили между собой Дина и матушка Карен, осталось тайной.

Однако с тех пор, когда пополнялся запас вина и водки, определенное количество покупалось для молодой хозяйки. И этим вином она могла распоряжаться по своему усмотрению…

Но старая хозяйка продолжала следить, как часто пополняются запасы, а также сколько и какого вина покупается для дома.

Каждое полнолуние, а иногда и между ними Дина спускалась из залы только в середине дня.

Свои огорчения матушка Карен держала при себе.

Поскольку зимой беседкой пользовалась только Дина, никто, кроме матушки Карен, не видел полупустых бутылок с замерзшим содержимым, которые без пробок были выставлены под скамейкой.

Зато в те разы, когда Дина в беседке распевала псалмы так громко, что это слышали и в большом доме, и в людской, сохранять достоинство и делать вид, будто ничего не случилось, было трудно. Матушка Карен вела долгие беседы сама с собой, она задавала себе вопросы и сама же на них отвечала.

Но надо сказать, такое с Диной случалось нечасто. Каким-то образом это было связано с положением луны на небесном своде.

Иаков и матушка Карен с тревогой следили за развитием событий. Они-то знали: если на Дину нашло, бесполезно уговаривать ее лечь в постель.

Она могла впасть в бешенство, если бы кто-нибудь осмелился подойти к ней.

Однажды матушка Карен сказала с опаской, что Дина может простудиться, если будет по ночам сидеть на морозе.

Дина расхохоталась ей в лицо, дерзко обнажив белые зубы.

Она никогда не болеет. И ни разу не испытывала никакого недомогания за то время, что живет в Рейнснесе.

В конце концов походы с вином в беседку стали своего рода семейной тайной. В каждой семье свои странности — это было странностью семьи Грёнэльвов.

ГЛАВА 9

Коня приготовляют на день битвы, но победа — от Господа.

Книга Притчей Соломоновых, 21:31

Дина стала навещать большие морские пакгаузы, она как будто что-то в них искала. То и дело она брала большие кованые ключи.

Люди слышали, как она ходит там взад и вперед. То вверх, то вниз. Ее видели то у погрузочного люка, то в казенке карбаса. Она стояла неподвижно, и взгляд ее бывал устремлен туда, где сходились море и небо.

Я Дина. Рейнснес пожирает людей. Люди как деревья. Я их считаю. Чем больше, тем лучше. На расстоянии. Не у самых окон. А то они застят свет.

Я хожу по Рейнснесу и считаю. У горного кряжа на той стороне пролива семь вершин. В аллее по двенадцать деревьев с каждой стороны!

Ертрюд была со мной в Тьотте. Она и была той маленькой девочкой, которая прошла и спряталась за часами. Я была не одна, вот она и стала такой маленькой. Ей нужно свое место. Зимой на берегу в Фагернессете слишком холодно.

Какой ты есть, такой ты есть всегда. Независимо от того, где ты.

Ертрюд дышит под досками причалов. Свистит между балками, когда я открываю погрузочные люки. Она никогда не вернется. У меня хранится та перламутровая раковинка.

Дина могла бродить по высоким ярусам дощатых морских пакгаузов в любое время суток. Если было темно, она брала с собой фонарь. Люди привыкли к ее причудам.

— Это молодая хозяйка ходит, — говорили они друг другу, услышав ее шаги в пакгаузах или увидев мерцание фонаря в окнах.

Эхо шагов менялось в зависимости от того, где шла Дина, какой товар там хранился, на каком ярусе или откуда дул ветер. Все сливалось с вечным и всегда менявшимся зовом ветра, прилива, отлива.

Часть большого пакгауза была сложена из бревен. Она служила остовом, обнесенным щелястыми дощатыми стенами. В бревенчатой части складывались товары, которые боялись мороза, влаги или тепла. Каждый товар хранился отдельно от другого. Бочки с сельдью, вяленая рыба, соль, смола.

В бревенчатых клетях хранились мука и немолотое зерно. Кожи, инструменты и снасти всякого рода. На первом и втором ярусах запах смолы чувствовался не так сильно.

Неплотно свернутые серые паруса складывались высоко под крышей на решетках из жердей. Или развешивались для сушки на могучих матицах. Таинственно и ритмично они роняли капли на щербатые половицы. На полу пестрели пятна от смолы, рыбьего жира и крови.

В большом пакгаузе, который назывался пакгаузом Андреаса, по имени давнего, удавившегося там владельца, на стенах висели небольшие кошельковые неводы и рыболовные снасти. Здесь же хранился и новый темно-коричневый кошельковый невод для сельди — гордость Рейнснеса. Он висел высоко и свободно напротив больших двустворчатых дверей, выходивших на море.

Любой резкий запах облагораживался здесь соленым морским ветром и становился приятным.

Лучи света проникали сюда через щелястые стены и перекрещивались друг с другом то в одном месте, то в другом.

Сюда к Дине пришла Ертрюд. Поздней осенью. Дина первый год жила в Рейнснесе.

Ертрюд вдруг возникла перед ней на пересечении трех солнечных лучей.

Необваренная, с неповрежденным лицом. С живыми, добрыми глазами. В руках она держала какой-то прозрачный предмет.

Дина сказала звонким детским голосом:

— Отец уже давно разрушил ту прачечную. А прачечная здесь, в Рейнснесе, не опасна…

Ертрюд скользнула за складки кошелькового невода, словно ей было тяжело говорить об этом.

Но она пришла снова. Пакгауз Андреаса стал местом их встреч. Он был больше других доступен ветру.

Дина рассказала Ертрюд о той маленькой девочке, что скрылась за часами в Тьотте, и о том, как она проводит время в беседке.

Но она не донимала ее рассказами о будничных делах, с которыми могла справиться сама, без ее помощи.

Зачем говорить Ертрюд, что Иаков и матушка Карен недовольны, что она не занимается хозяйством, что им хотелось бы, чтобы она сделала высокую прическу и каждый день обсуждала с Олине меню обеда.

Она рассказала Ертрюд о чудесах, какие видела в Бергене. Но не упомянула о повешенном.

Иногда Ертрюд улыбалась, обнажая в улыбке зубы.

— Люди там ходят в одежде, похожей на футляры, отдают команды, не слушают друг друга и стараются продать свои товары быстро и по хорошей цене. А женщины не умеют складывать даже простые числа! Они не представляют себе, как далеко от них мы живем. И ничего не видят вокруг из-за своих огромных шляп и зонтиков. Они боятся солнца!

Сперва Ертрюд отвечала ей односложно. Но потом сказала, что и у нее есть свои трудности. Они касались места и времени. Ертрюд огорчало, что она лишилась своей комнаты в усадьбе ленсмана.

Но больше всего она говорила о сверкающей радуге и о том, что люди внизу видят лишь ее бледное отражение. И о звездных небесах, которые окружают Землю по спирали. Они так огромны, что их невозможно охватить даже мыслью.

Дина слушала тихий знакомый голос. Она стояла прикрыв глаза и опустив руки.

Запах духов Ертрюд забивал все запахи склада, даже упрямые запахи смолы и соли. А когда он усиливался настолько, что воздух мог вот-вот разорваться, Ертрюд исчезала за складками невода.

Я Дина. Когда Ертрюд уходит, я сперва чувствую себя листком, что плывет по ручью. Потом мое тело словно отделяется от меня, мне становится холодно. Но ненадолго. Я считаю потолочные балки и щели между половицами. Постепенно кровь снова начинает струиться по моим жилам. Я согреваюсь.