Харка — сын вождя (без ил.) - Вельскопф-Генрих Лизелотта - Страница 59

Харка задумался.

— Это ты тоже неплохо придумал, отец. Еще никто из наших воинов и жрецов до сих пор не видел белых в их собственных поселках. Но сможем ли мы там охотиться? Что мы будем там есть и где будем жить?

— Если я захочу, мы сможем иметь сколько угодно золота и дать Желтой Бороде его столько, сколько он пожелает. Но может быть, и у белых мы сможем что-нибудь делать и добыть себе пищу? Не надо белым людям знать, что мне известно, где золото, я не хочу этого. Золотые зерна, которые могли бы нас выручить из беды, не так уж далеко отсюда. И в самых камнях там наверняка много золота. Но стоит белым людям узнать о золоте, как они устремятся туда… Много белых людей…

— Идем, отец, в дом и послушаем, что скажет Желтая Борода.

Они свистнули коням и направились к блокгаузу. Мустанги пошли за ними, как собаки. Индейцы завели коней в загон и вошли в дом. Там пахло жареным медвежьим окороком. Рэд Джим тяжелыми шагами вышел к ним навстречу. Бен поспешил к маленькому столу, стоящему в углу, где все еще сидел художник и Длинное Копье. Матотаупа и Харка подсели к ним. Рэд Джим принес целую охапку разных вещей, положил все это на скамейку и тоже, никого не спрашивая, уселся за стол.

Начали есть. Не одну, а целых пять медвежьих лап зажарил Бен. Принес он и совершенно чистую воду, которую не так-то легко было достать в это время года. На столе стоял и кувшин с бренди. Все ели с аппетитом. После того как появились новые надежды, мир уже не представлялся мальчику таким мрачным. Харка чувствовал, что и отец выглядит бодрее. И хотя оба были сильно истощены, все заметили, что и во взглядах дакотов, и в их движениях появилась былая уверенность. Люди за столом думали, что на индейцев так подействовала медвежатина. Как они ошибались! Конечно, медвежий окорок всегда приятен, конечно, медвежатина — это большое удовольствие, но главная причина была не в этом.

После еды Рэд Джим предложил всем свежей воды, которую гости с удовольствиям выпили. Себе же он налил бренди. Потом Джим разложил вещи, лежащие на соседней скамейке. Он поднял двустволку, которую хорошо знал Харка.

— Твоя собственность, мой мальчик. Я подарил ее тебе у Лошадиного ручья, и никто не смеет ее у тебя отбирать.

Мальчик взял ружье, но внешне не выказал никакой необыкновенной радости, которую ожидал увидеть Джим. Харка даже не поблагодарил. Говорить слова благодарности было не в обычаях индейцев. Он просто взял ружье.

Джим, может быть, и был разочарован, но тоже не показал вида. Он развязал огромный сверток.

— Смотрите! Вот здесь две куртки из шкуры бизона. Думаю, они получше, чем шьют женщины в ваших палатках. Я их выменял у краснокожих в далеких прериях. Одна большая. Посмотри, Матотаупа, подойдет? А это для тебя, Харка. Зима надвигается. Вы не должны мерзнуть. Было бы жалко таких прекрасных индсменов. А вот здесь две превосходно выделанных бизоньих шкуры на одеяла. Их могут спокойно таскать ваши мустанги, и вам не потребуются вьючные кони.

Пока Джим разворачивал свои подарки, выражение лиц художника и Длинного Копья изменилось.

— Это мы должны были вам сделать подарки, — сказал Желтая Борода. — Вы спасли нам жизнь.

— И ваши деньги, — заметил между тем Джим.

— Может быть, нам можно оплатить эти вещи? — спросил Джима художник.

— Если вы так хотите, почему бы нет, — ответил Джим и с явным удовольствием насчитал порядочную сумму.

Харка удивился. Ясно, что ни один индеец не заплатил бы за них столько. Впрочем, Рэд тотчас резко понизил цену.

— Ну так пойдем дальше, — произнес Джим и наполнил свой бокал.

— Мы хотели бы за эту зиму узнать города и поселки белых людей, — сказал Матотаупа, не таясь, и посмотрел на художника.

— О, у вас широкие планы… — вмешался Джим, но художник перебил его:

— Этот вопрос Матотаупа решит со мной. Я приглашаю тебя, вождь, — сказал он, обращаясь к дакоте. — На зиму мне все равно придется вернуться в город. Завтра рано утром мы выедем. Нас ничто больше не держит в этой разбойничьей дыре. Мы поедем вниз по реке к Миссури. Там города растут как грибы, и там найдется немало типов, на которых бы я хотел посмотреть. Если, вождь, ты пойдешь со мной, то для меня это было бы большой честью.

— Утром мы будем готовы, — ответил Матотаупа.

— Это совпадает с моими планами, — опять вмешался Джим. — Вы ничего не имеете против, если я провожу вас до Миссури? Один человек — это худо. До города я бы охотно поехал в вашем обществе. Да и вам, как я понимаю, неплохо иметь с собой лишнего человека.

Художник охотно отклонил бы это предложение, но простота Рыжего Джима, казалось, не вызывала сомнений.

— Если вы хотите ехать с нами, я ничего не имею против.

— Дело сделано. Итак, рано утром.

Между двух миров

Поселок на Миссури, который был основан лет восемь тому назад, очень скоро превратился в большой растущий город переселенцев. Все тут возникало без особого плана, точно из-под земли, но все имело свое назначение. Чуть не за ночь вырастали одноэтажные бараки, зернохранилища воздвигались на берегу реки, строился водопровод, гостиницы, кабачки. На реке раздавались гудки пароходов, у причалов поскрипывали баржи, мычал у бойни скот. Улицы кишели людьми. Звали раскрытые двери баров, лавки манили своими товарами. Английская, французская, итальянская и немецкая речь раздавалась на улицах. Слышалось и наречие пограничья — смесь европейских языков с индейскими. В потоке людей на замусоренных улицах попадались и чернокожие, изредка — краснокожие. Торговцы громко зазывали покупателей. Тысячи и тысячи людей, которые ехали сюда, чтобы выкарабкаться из нужды, надеясь стать богачами, трудились на бойнях, мельницах, элеваторах, в гостиницах, в торговых рядах, в лавках, в кабачках, в банках, в меняльных лавках. Им было даже не до того, чтобы присмотреться друг к другу.

Но однажды царящая всюду сутолока и вечная спешка были нарушены. Люди останавливались, вытягивали шеи, дети карабкались на плечи матерей, тянулись на руки. Постояльцы гостиниц, посетители баров и лавок высыпали из дверей, прислушивались. И все поворачивали головы в одном направлении, а посреди улицы, заполненной людьми, образовался проход. Слышались удары барабана. Когда барабан замолкал, разносился пронзительный голос:

— Леди и джентльмены! Крупнейший, всемирно известный цирк прибыл к вам, в город Омаху! Увлекательное зрелище! Сегодня вечером состоится представление! Лучший в Новом Свете цирк! Захватывающее сенсационное зрелище! Львы, тигры, медведи, слоны, носороги, морские львы! Голова женщины в пасти льва! Тигр на лошади! Слон-музыкант! Ковбои и индейцы — скачки со стрельбой! Будет представлено нашумевшее нападение на почтовую карету! Десять долларов получит мужчина, который сумеет усидеть на самом диком в мире осле! Десять долларов! Танцовщица на спине лошади! Акробаты на трапеции! Люди на проволоке! Клоуны, клоуны! Вы лопнете от смеха!

Леди и джентльмены! Вы никогда не видели и никогда больше не увидите ничего подобного! Сегодня цирк здесь, только сегодня! Билеты почти даром! Спешите, спешите! Уже сотни, тысячи людей осаждают кассы! Спешите, спешите!

И снова бил барабан.

Три слона шагали впереди процессии, раздвигая стены людей. На широких шеях слонов сидели мальчики в тюрбанах. За слонами следовали кони с блестящей, словно атласной шкурой. Сбруя на них сверкала, а на спинах стояли девочки в балетных костюмах. Клоуны по двое сидели на ослах и сыпали по сторонам шутками. Вслед за ослами везли клетку с крокодилом, шагали верблюды и пони, ехал экипаж с артистами. Группа ковбоев с серебряными пряжками на поясах и с огромными шпорами, с ружьями в руках замыкала шествие.

А на краю города, там, где разбивался огромный шатер, слышалось рычание львов и тигров. В вагоне-кассе полная с золотыми локонами дама бойко распродавала билеты на три вечерних представления. Успех был, несомненно, обеспечен.