Темное солнце - Вербинина Валерия - Страница 19

— Еще бы! — выдохнула Мадленка, — А сам-то князь, что он думает об этом?

На этот раз Дезидерий озирался гораздо дольше.

— Неравнодушен, — еле различимо пробормотал он. — Но мать искала для него княжну из рода Мазовецких, а он весьма чтил волю покойной госпожи Эльжбеты, так что вряд ли панна Анджелика когда-нибудь станет нашей повелительницей.

— Я, пожалуй, погляжу на нее, — объявила Мадленка, но на прощанье оглянулась на огнеплюй. — Что за пушка у вас — чудо! А она стреляет?

— Пока нет, — отозвался Дезидерий, видимо, испытывая облегчение от того, что не надо больше объяснять про таинственную панну Анджелику, — но наш мастер, Даниил из Галича, говорит, что скоро уж се можно будет испытать.

— А кто этот Даниил? — полюбопытствовала Мадленка.

— Главный кузнец их милости. Правда, епископ Флориан утверждает, что огнеплюй этот — суета сует и нам вовсе ни к чему, но князь Доминик так не думает.

«Ага! — значительно подумала Мадленка. — Кузнец!»

— А что он еще делает, кроме огнеплюя? — допытывалась она. — Мечи кует?

— О, — Дезидерий закатил глаза, — мечи у него — заглядение, и легкие, и не ломаются. Князь наш Даниилом очень дорожит, не смотрит, что тот православной веры, хоть епископ на него и ворчит за это.

— А-а, — протянула Мадленка. — Так Даниил -русин? А стрелы он тоже делает?

— Он, все он, — подтвердил Дезидерий. — Я же говорю: кузнец, каких мало. И стрелы-то у него не простые, а такие, что с двадцати шагов доспехи насквозь бьют.

Мадленка побледнела, наморщила нос. «И человека тоже», — не удержавшись, подумала она.

— Что ж, дело хорошее, — степенно заметила она на слова Дезидерия.

Они пересекли двор, прошли череду полутемных зал, где толкалось множество самого разнообразного люда, поднялись по лестнице и оказались на женской половине замка, где сновали ловкие, уверенные, сдобные горничные и тонко пахло какими-то восточными благовониями. Мадленка чихнула.

У дверей им встретилась довольно молодая еще — лет двадцати четырех — дама в безвкусном платье из желтой парчи.

— А, привел, — протянула она и, взяв Мадленку за подбородок, развернула ее лицо к свету. — Экий заморыш! — весело воскликнула она. — Как птенец ощипанный.

— На себя лучше погляди, сударыня, — огрызнулась Мадленка, которой такое обращение очень не понравилось.

Дама тяжело задышала и покрылась свекольными пятнами.

— Что? — просипела она, разом утратив голос. — Да как ты смеешь, невежа!

— Я — шляхтич, — отрезала Мадленка, — и, слава богу, могу отличить благолепную внешность от образины, которую ныне имею несчастье лицезреть.

Дезидерий со смущенным видом кашлянул в кулак. У дамы же, теперь и вовсе малиновой, было в точности такое выражение лица, какое покойный дед Мадленки имел обыкновение называть «адским».

— Мария! — донесся из покоев ленивый голос. — Что там?

Дама повернулась к двери и тихим от бешенства голосом выдавила из себя несколько слов по-литовски, которые Мадленка не поняла, ибо вовсе не знала этого языка. Из покоев донесся серебристый смех.

— Все равно, веди его сюда, — велел голос. И Мадленка, не дожидаясь приглашения, шагнула через порог.

Ее обдала волна жара. В небольшой комнате вовсю горел камин, дрова полыхали и весело потрескивали, и отблески яркого пламени плясали на стенах, увешанных коврами. В деревянном кресле полулежала женщина, лицо которой показалось Мадленке знакомым. Узкие руки вытянуты вдоль подлокотников, алое платье распустилось диковинным цветком, глаза полузакрыты. Ах да, — это же та самая, что давеча у князя Доминика порезалась мизерикордией, которую «Михал» предъявил в качестве трофея.

Мадленка почувствовала разочарование: мало того, что любовь князя оказалась неловка, она еще и некрасива. Лицо худое, губы тонкие, брови выщипаны в ниточку, светлые, соломенного оттенка волосы заплетены в несколько кос и уложены на затылке в сложную прическу, — словом, ничего, решительно ничего особенного. На коленях у панны Анджелики сидел, зевая, какой-то диковинный пепельно-сизый зверек навроде ласки, лобастый, с хмурой мордочкой и черной точечкой на самом кончике хвоста.

Завидев незнакомца, зверек вскочил и насторожился. Глаза панны Анджелики медленно отворились, так же медленно скользнули по Мадленке, и последняя окончательно уверилась в том, кого ей напоминает литвинка. «Похожа на вялую рыбу», — неприязненно подумала Мадленка.

— А, это ты, мальчик, — протянула Анджелика. — Подойди ближе.

Мадленка спохватилась, что не приветствовала знатную даму, как должно, неловко сняла шапку и отвесила запоздалый поклон. Зверек яростно фыркнул. Левая рука литвинки — та, что не была перевязана — соскользнула с подлокотника, и длинные, острые пальцы стали чесать у зверька за ушком.

— Так, так, — сказала литвинка после томительной паузы, во время которой она пристально разглядывала рыжего мальчика. — Значит, ты — Михал?

— Да, ваша милость.

— Хорошо. Садись.

Мадленка села. Из-за занавеси, за которой, очевидно, скрывались внутренние покои, выглянула вторая служанка — помоложе, чем зануда в желтом, и посимпатичнее. Она вполголоса осведомилась у госпожи о чем-то по-литовски, получила короткий ответ и исчезла.

— Это правда, что ты сказал Марии? — спросила Анджелика.

— О чем? — удивилась Мадленка.

— Что она… э… не слишком хороша собой. Это правда?

— Она сама напросилась, — заметила Мадленка, пожимая плечами. По правде говоря, в присутствии Анджелики она чувствовала себя не слишком уверенно. Может быть, дело заключалось в пытливом взоре литвинки, в ее глазах — они были черные, такие черные, что зрачок сливался с радужкой. В них поблескивали странные огоньки, и это тоже не слишком успокаивало. Речь у Анджелики была размеренная, плавная, с медлительными интонациями, и безжалостно резала слух Мадленке, привыкшей к стремительному говору своих соотечественников.

— Ты дурно воспитан, — бесстрастно заметила Анджелика. Мадленка вспыхнула, но ничего не сказала. — Откуда ты?

Мадленка немного подумала.

— Я расскажу вам, если вы обещаете, что никому не скажете об этом. Хорошо?

— Почему я не должна ничего говорить? Разве ты преступник? — склонив голову набок, лениво осведомилась Анджелика.

Мадленка и сама не понимала, почему у нее руки чешутся схватить свою собеседницу за волосы и потрепать ее с наслаждением, как кошку.

— Нет, я не преступник, — сказала Мадленка. -А что это за зверь у вас такой?

— Просто зверь, — отвечала Анджелика. — Хочешь подержать его?

— Хочу.

Мадленка взяла зверька на руки. Он был пушистый и теплый, с черными, как у Анджелики, бусинками глаз.

— Я знаю, кто это, — объявил «Михал». — Это горностай.

Панна Анджелика тихо засмеялась. Мадленка скосила на нее глаза, пытаясь понять, что тут смешного, — и в это мгновение умильный ручной зверек лениво повернул голову и что было сил вцепился зубами в ее руку.

Боль была такая, что Мадленка взвыла, а на глазах у нее выступили слезы. Панна Анджелика, закинув голову, хохотала. Мадленка вскочила с места и тряхнула рукой, на которой повисло треклятое животное, однако зверек не ослабил хватки. Тогда Мадленка стиснула зубы, свободной рукой нашарила глотку у горностая и сдавила ее. Зверек стал хрипеть и извиваться. Мадленка сжала пальцы сильнее — но в голове у нее внезапно зашумело, комната отчего-то накренилась и полетала вверх тормашками, и Мадленка неожиданно для себя обнаружила, что лежит на полу.

Когда она стала душить окаянное животное, Анджелика вскочила с места и, схватив со стола подсвечник, бросилась своему любимцу на выручку. Падая, Мадленка задела головой об угол камина, но, по счастью, несильно. Горностай (если только это был он), целый и невредимый, облизнулся и проворно вскочил на колени к Анджелике, которая снова спокойно уселась на свое место.

— Это будет тебе уроком, — заявила литвинка как ни в чем не бывало. — Никто не смеет трогать моего зверя.