Белое танго - Вересов Дмитрий - Страница 63

— Ты, Большой Брат, сначала накорми, напои, баньку истопи, потом и речь держать будешь.

Павел стушевался, опустил голову и так, с поникшими плечами, выгреб на кухонный стол все содержимое холодильника. Они ели молча, не глядя друг на друга. Потом, стараясь унять нервную дрожь, Таня занялась делом. Когда споласкивала посуду, словно невзначай спросила:

— Ну и что тебя двинуло на подвиги? Павел не отвечал. Повернувшись к нему, она выставилась в упор. Его глаза беспомощно вопрошали.

Но он молчал.

— Я спрашиваю не о том, как ты меня нашел, а как ты мог увезти словно бревно какое-то. Он усмехнулся.

— Так ведь ты, родная, и была как бревно.

— Чем ты и воспользовался! — заорала Таня и шваркнула тарелкой о стену.

Один из осколков царапнул небритую щеку Павла. Тонкая струйка крови побежала вниз. Он провел рукой, посмотрел на пальцы, а в глазах стояли слезы.

— Все… Край… Абзац… — сказала Таня и, прилепившись спиной к кафельной стенке, сползла на пол, уронила голову на колени и громко, навзрыд заревела.

Он обнимал ее, целовал рыжую голову, сам всхлипывая, как ребенок.

— Ты больна. Ты просто больна. Мы пойдем к Сутееву. Найдем лучших специалистов. Таня только кивала.

Так Таня и влетела в Бехтеревку, которую считала заурядной психушкой, годной только для своего отчима Севочки. «Лечение за колючей проволокой» для себя казалось немыслимым. Каждый ее шаг, любое сказанное слово здесь фильтровалось и было подотчетным. Заметив в одной из палат пристегнутых к койкам пациентов, она поняла, что лучше не противиться врачебным показаниям. Лечащий, которого представил Сутеев, был всегда сама обходительность, но вопросы задавал каверзные, предполагающие неоднозначные ответы. Медсестры, санитарки и даже ближайшие родственники работали на Льва Ефимовича, как звали эскулапа, словно «утки» в камере предварительного заключения. Тетрадка ее истории болезни не по дням, а по часам толстела, набирала жирный анамнез, но уже шла вторая неделя, а более или менее точного диагноза поставить никто не мог. Синдрома абстиненции, как ни хотели, не обнаружили. Налицо была стойкая депрессия, вызванная неврастенией, причем последнее объяснялось скорее гормональными нарушениями периода беременности. Понятно, что эти данные у медиков были. Еще когда ими владел Сутеев. В соответствии с этим Таня и выбрала линию поведения, что было как нельзя кстати. Более всего хотелось вырваться за пределы этих стен. Она ела все антидепрессанты, простодушно отвечала на все мыслимые вопросы, ничего не скрывала, даже то, что потягивала травку, понятно, из-за бессонницы; что не хочет видеть свою дочку Нюкту, Анну-Ночную, подумаешь, дочка, орет так, что уши закладывает. Тем временем вставала рано, ежедневно делала зарядку, общалась в другими пациентами, ждала среды и субботы, дней посещения, с двенадцати до четырех.

В один из таких дней задержалась дольше обычного Ада. Это было кстати, так как Павел сидел будто на иголках, явно нервничал и спешил уйти. Разыгрывая непринужденность, мать и муж чего-то недоговаривали Тане. Она сообразила, что это связано с Нюктой, о чем после ухода Павла открыто спросила мать.

— Я было хотела сама позаботиться о девочке, но Павлуша даже и слышать не хочет. Но а ты же сейчас не можешь…

И Адочка вопросительно взглянула на Таню. Ковыряя пальцем облупленный пластик на столе, Таня не поднимала глаз. Ада прервала затянувшуюся паузу:

— Нюта сейчас в пригороде с няней. Павлик сам все устроил.

— Это к ней он так торопился?

— Он ведь только в выходные может, — извиняющимся тоном объяснила Ада. И снова зачастила, чтобы не висло неловкое молчание:

— Я к Нине Артемьевне по два раза на неделе езжу, не одному же ему разрываться. Павлуша и на работе-то сгорает. А Лида сейчас не может. Ой, Черновым сейчас и без Нюты нелегко.

Адочка вдруг осеклась, но Таня, вовремя подметив, тут же переспросила:

— Что у них стряслось?

— Уж и не знаю, говорить ли.

— Никак Дормидонтыча партийная группа товарищей схавала? — тихо съехидничала Таня.

— Да ладно, — Ада махнула рукой. — Этого волка? Сам подавишься. — И сменив тон, грустно сказала:

— У Лелечки проблемы почти как у тебя.

Так по-старомодному мать называла Лену Чернову. «В чем бы это меня Елка повторила?» — подумала Таня.

— Она еще только залетела или уже титькой кормить не собирается?

— Да ну что ты, Таня? — задохнулась от возмущения Ада. — Леля такая порядочная!

— В отличие от меня?

Ада вздохнула, понимая, что сморозила чушь, и уже ровно попыталась объяснить дочери:

— До твоих проблем ей, наверное, уж далеко, но и она не такая сильная, как ты. — Погладила Таню по руке и сердобольно чуть слезу не пустила. — Она так высохла последнее время, будто кто жизнь из нее выпил. Все молчала, никого не видела, не слышала. Вроде тут, а на деле не она это. Лида аж плакала, что дочкиного смеха не слышала — и не помнит сколько.

— Бабьи неурядицы? — по-деловому влезая в проблему, спросила Таня.

— Что-то типа. Я вот только не понимаю, поветрие это, что ли? Чего вам не хватает? Ну, мы нелегко жили, а у вас-то все есть.

— А разве тебе когда-нибудь чего-то не хватало? — Таня пронзила мать взглядом.

— А что ты знаешь? — как обожженная, вспыхнула та. — Я, может, за Севочку не от сладкой жизни пошла. Думала, спрячусь за ним.

— От кого? — встрепенулась Таня.

— Скорее, от чего. От судьбы скорее.

— Что-то ты юлишь, Адочка. Уж очень все расплывчато.

— Да скрывать мне нечего. Теперь уж наверное нечего. Раньше об этом молчали, потому как чистых, без пятнышка и не найти было. Вот и молчали. Теперь времена другие. Одни вон дворянством бахвалятся, другие, задрав штаны, готовы русскую фамилию на Шмуца поменять.

— Это что, имеет какое-то отношение к нашему дому?

У Тани появилось предчувствие, что сейчас она узнает что-то важное для себя. Ада, набрав в легкие побольше воздуха, как читая дочкины мысли, выдохнула:

— А ладно. Ты уж не маленькая. Сама уже мать. — Таня вздрогнула. — Кому, как не тебе знать. Всеволод ведь не от сохи, а вон пост какой занимал. Значит, ему там доверяли, — вытянула пальчик в небо Адочка. — Думала, его авторитет меня и защитит, ежели что. Любила, правда, не его. Да и любила ли? Хотела. Я из рода, что в древности травили, а то и палили.