Красная трава - Виан Борис - Страница 26

— Ну-ну, — сказала Элоиза, — вы наконец становитесь серьезным. Расскажите нам о своей первой страсти…

— Что за дурацкий вопрос, — заметил Вольф. — Поймите, в этих условиях я при всем желании не мог испытать страсти. Взаимодействие всех моих запретов и ложных идей привело меня сначала к более или менее сознательному отбору подходящих для флирта объектов среди «подобающей» среды — условия образования которой более или менее соответствовали моим, — таким образом, я почти наверняка попадал на здоровую, может быть даже невинную девушку, так что я вполне мог убедить себя в возможности жениться на ней в случае глупости… все та же потребность в безопасности, внушенная моими родителями: лишний свитер не помешает. Видите ли, для того чтобы вспыхнула страсть, то есть произошла взрывная реакция, нужно, чтобы соединение было грубым, чтобы одно из тел было чертовски жадным до того, чего ему не хватает и чем другое обладает в избытке.

— Милый юноша, — сказала, улыбаясь, Аглая, — я преподавала химию и хочу вам заметить, что бывают цепные реакции, которые, протекая очень неприметно, питают сами себя и закончиться могут весьма бурно.

— Мои принципы складывались в весомую систему ингибиторов, — сказал Вольф, улыбаясь в свою очередь. — В таких случаях не возникают и цепные реакции.

— Так, значит, никаких страстей? — сказала заметно разочарованная Элоиза.

— Я встречал женщин, — сказал Вольф, — к которым мог бы испытать страсть; до моей женитьбы срабатывал рефлекс боязни. Ну а после женитьбы… это было чистой воды слабоволие… у меня стало одним поводом больше… еще и боязнь причинить боль. Красиво, не правда ли?.. Настоящая жертва. Кому? Ради чего? Кому на пользу? Никому. На самом деле это была не жертва, просто самое легкое решение.

— Правда, — сказала Аглая. — Ну а теперь расскажите о своей жене.

— О! Послушайте, — сказал Вольф, — после всего мною сказанного очень легко определить обстоятельства моей женитьбы и ее характеристики…

— Легко-то легко, — сказала Аглая, — но нам бы хотелось, чтобы вы сами это сделали. Мы же ведь здесь из-за вас.

— Хорошо, — сказал Вольф. — Причины? Я женился, потому что физически нуждался в женщине; потому что мое отвращение ко лжи и ухаживаниям вынуждало меня жениться достаточно молодым, чтобы нравиться физически; потому что я нашел такую девушку, среда, мнения и характеристики которой были для меня приемлемы — и которую думал, что люблю. Я женился, почти не зная женщин, — и каков результат? Никакой страсти, медленная инициация слишком целомудренной женщины, утомление с моей стороны… в тот момент, когда она начала наконец проявлять заинтересованность, я был уже слишком утомлен, чтобы сделать ее счастливой, слишком устал от ожидания бурных эмоций, на которые надеялся наперекор любой логике. Она была красива. Я ее очень любил, я хотел ей добра. Этого оказалось недостаточно. Все, я не скажу больше ни слова.

— О! — запротестовала Элоиза. — Как это мило — беседовать о любви!

— Да, может быть, — сказал Вольф. — Вы, во всяком случае, очень любезны, но по зрелом размышлении я нахожу шокирующим рассказывать обо всем этом девушкам. Пойду лучше искупаюсь. Мое почтение!

Вольф повернулся, чтобы вновь обрести море. Он уходил все глубже и дальше от берега, открыв глаза в мутной от песка воде.

Когда он пришел в себя, он был совсем один посреди красной травы Квадрата. Позади него зловеще зияла дверь клетки.

Вольф тяжело поднялся, снял обмундирование и уложил его в шкаф рядом с клеткой. У него в голове не осталось ничего из того, что он видел. Он был словно пьян, его пошатывало. В первый раз он спросил себя, сможет ли он жить дальше, когда уничтожит все свои воспоминания. Это была лишь ускользающая мысль, которая промелькнула лишь и" мгновение. Сколько сеансов ему еще понадобится?

ГЛАВА XXXII

У Вольфа было неясное ощущение какой-то суматохи в районе дома, когда крыша приподнялась, чтобы тут же осесть чуть-чуть ниже, чем раньше. Он шагал никуда не глядя, ни о чем не думая. Единственное, что он испытывал, — это ощущение какого-то ожидания. Что-то вот-вот произойдет.

Подойдя к самому дому, он заметил, сколь странно тот выглядит без половины верхнего этажа.

Он вошел внутрь. Лиль занималась какой-то ерундой. Она только что спустилась сверху.

— Что случилось? — спросил Вольф.

— Ты же видел… — тихим голосом сказала Лиль.

— Где Ляпис?

— Ничего не осталось, — сказала Лиль. — Его комната канула вместе с ним, вот и все.

— А Хмельмая?

— Отдыхает у нас. Не тревожь ее, она столько пережила.

— Лиль, что произошло? — сказал Вольф.

— Ох! Я не знаю, — сказала Лиль. — Спросишь у Хмельмаи, когда она будет в состоянии отвечать.

— Она что, тебе ничего не сказала? — настаивал Вольф.

— Сказала, — ответила Лиль, — но я ничего не поняла. Я, вероятно, глупа.

— Да нет же, — вежливо сказал Вольф.

Он на секунду смолк.

— Наверняка их опять разглядывал его молодчик, — сказал он. — Значит, он разнервничался и поссорился с ней?

— Нет, — сказала Лиль. — Он с ним схватился, и дело кончилось тем, что он поранился, упав на свой же нож. Хмельмая утверждает, что он ударил себя ножом специально, но это наверняка несчастный случай. Там якобы было полно людей, все на одно лицо, но все они исчезли, как только Ляпис умер. Бред какой-то… Вроде истории про лунатика, который ходит во сне.

— Раз все равно приходится ходить, — сказал Вольф, — то хорошо бы это использовать как-то еще. Например, спать на ходу.

— И гром разразил его комнату, — сказала Лиль. — Все исчезло, и он сам тоже.

— Хмельмаи, выходит, там не было?

— Она как раз спустилась вниз за помощью, — сказала Лиль.

Вольфу подумалось, что у грома были причудливые последствия.

— У грома были странные последствия, — сказал он.

— Да, — сказала Лиль.

— Я вспоминаю, — сказал Вольф, — как однажды, когда я охотился на лис, была гроза, и лис превратился в дождевого червя.

— А!.. — сказала Лиль безо всякого интереса.

— А в другой раз, — сказал Вольф, — на дороге человек оказался совершенно раздет и выкрашен в синий цвет. К тому же и форма его изменилась. Его принимали за автомобиль. И когда в него садились, он ехал.

— Да, — сказала Лиль.

Вольф замолк. Нет больше Ляписа. И все равно надо было продолжать с машиной, это ничего не меняет. Лиль разостлала на столе скатерть, открыла буфет, чтобы достать приборы. Взяла тарелки и бокалы и стала их расставлять.

— Подай мне большую хрустальную салатницу, — сказала она.

Этой здоровенной посудиной Лиль очень дорожила. Прозрачная, тщательно ограненная штуковина, весьма тяжелая.

Вольф наклонился и взял салатницу. Лиль уже расставила почти все бокалы. Он поднял салатницу до уровня глаз и посмотрел сквозь нее в окно, чтобы увидеть многоцветье спектра. А потом ему это наскучило, и он выпустил ее из рук. Салатница упала на пол и на высокой ноте обратилась в белую, хрустящую под ногой пыль.

Лиль, застыв, смотрела на Вольфа.

— Мне все равно, — сказал он. — Я сделал это нарочно, и теперь вижу, что мне все равно. Даже если это тебя огорчает. Я знаю, что это тебя сильно огорчает, и, однако же, ничего не чувствую. Так что я ухожу. Мне пора.

Он вышел, не оглянувшись. За окном проплыл его поясной портрет.

Внутри у Лиль все оцепенело, она даже не пошевельнулась, чтобы его удержать. Она вдруг отчетливо поняла: она уйдет с Хмельмаей из дому. Они уйдут отсюда без всяких мужчин.

— На самом деле, — сказала она вслух, — они созданы не для нас. Они созданы для себя. Мы им ни к чему.

Она оставит Маргариту, горничную, обслуживать Вольфа.

Если он вернется.