Дорога в жизнь - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 72

56. «ЭЙ! ТЫ ЖИВОЙ?»

Но приключения Лиры на этом не кончились. Он оказался человеком крайне впечатлительным, а перед произведениями искусства просто беззащитным. И это едва не стоило ему жизни.

В декабре мы повезли ребят в театр.

Мы вышли к раннему утреннему поезду. Густыми, крупными хлопьями валил снег. Зимние пальто у ребят были не новые, но крепкие и теплые, мороз был не страшен, шагалось споро и дружно – и хотелось еще ускорить шаг, поскорей сесть в вагон, поскорей добраться до Ленинграда.

В одиннадцатом часу мы уже шагали по бесшумным торцам Моховой. Был выходной день, спектакль начинался в двенадцать, но у ТЮЗа уже загодя толпились и гомонили ребята.

Сколько раз, наверно, мои мальчишки околачивались тут, задирали школьников, пугали девочек своим залихватским видом! Я ревниво оглядываю их сейчас – нет ли чего-нибудь «приютского» в их внешности? И не отдает ли непозабытой беепризорщиной? Но нет, ребята как ребята, не отличишь – все такое же: и любопытные глаза, и морозный румянец во всю щеку, и улыбки.

– Какая школа? – спрашивают нас.

А вот и друзья.

– Здравствуйте! Здравствуйте! Вот хорошо, что вы приехали!

К нам бегут Таня и Женя в белых пушистых шапках с длинными ушами, Полосухин в коричневом башлыке.

– Вот и вы у нас в гостях!

Пожалуй, что и так. Во всяком случае, ведут они себя по-хозяйски:

– Не там, не там! Вот сюда, сюда! Здесь раздевалка. С этой стороны удобней. А выставку вы не видели? Сейчас покажем. Раздевайтесь скорее!

У командиров – озабоченные, напряженные лица. Они пуще всего боятся, как бы их ребята не осрамились, не ударили в грязь лицом, не совершили бы какой-нибудь неловкости. Суржика, пожалуй, больше всего тревожит Лира – этот, как всегда, непринужден и весел, но кому, как не Суржику, знать, что Лирино веселье может обернуться самой неожиданной стороной!

Видно, неуемное стремление в Ташкент – город хлебный, которое то и дело кидало Лиру из края в край, мешало ему повышать свой культурный уровень: в театре он, должно быть, никогда не бывал и теперь наверстывает упущенное. Он как-то успел раздеться среди первых, с отрядом Стеклова, который мы пропустили вперед, и вот глазеет по сторонам, то туда сунется, то сюда, то совсем исчезнет и вынырнет вдруг оттуда, откуда его не ждешь.

– Стой! Стой на месте, пока наши не разденутся! – шипит на него Суржик.

– Я хочу, куда Стеклов пошел с ребятами!

– Погоди, мы не разделись еще. – Суржик старается сохранить спокойствие, но Лира и не смотрит на него, он снова порывается куда-то бежать. – Погоди, говорят, горе мое! – уже с отчаянием добавляет Суржик, удерживая его за плечо.

Но вот и отряд Подсолнушкина разделся; он последний – ведь здесь самые старшие. Вхожу в зал вместе с ними. Зал поднимается крутым амфитеатром. Пестро, рябит в глазах, я не сразу различаю наших. А, вот они – машут руками почти на самом верху. Мы должны разместиться за ними, в последнем ряду, но вот сбоку вскакивает Лира, машет обеими руками, многозначительно выставляет торчком палец, указывает на место рядом с собой, кивает, подмигивает. Все эти заклинания должны означать, что около него есть свободное место – и именно для меня. Я подхожу.

– Садитесь, тут свободно, – говорит он просительно. – Тут Кузьменки место, а он остался дома.

Но если бы Кузьменко и не остался, не беда: места не разделены ручками, а на сплошной скамье, если потесниться, и не один лишний человек усядется.

Сажусь между Лирой и Суржиком. Слева за моим плечом – Петька; он тоже доволен, что мы в некотором роде соседи. Хоть мы здесь и впервые, а знакомых у нас много. Вот машет и улыбается Гриша Лучинкин, вот еще и еще веселые, приветливые лица – Таня, Женя, Гена. Смех, шум. На первый взгляд кажется – просто собрались ребята, шумят, разговаривают, и только. Но нет. За смехом, за болтовнёй и шутками – ожидание, нетерпеливое предвкушение нового, неизвестного, увлекательного.

Разглядываем обложку программы. Да, это будет интересно: вон какие громоздятся скалы, и люди, помогая друг другу, упираясь палками в уступы, подтягиваясь на веревке, упрямо идут вверх по крутизне. А на обороте написано:

«Каждое лето ученые-исследователи и разведчики разъезжаются по всей нашей стране.

Одни – в пустыню, в страшную жару, в пески.

Другие – за Полярный круг, туда, где никогда не тает лед, где растут только мхи и лишайники, где все лето день, а всю зиму ночь.

Третьи поднимаются высоко в горы, выше облаков, на Урал, на Кавказ.

Четвертые идут по лесам, где еще никогда не бывал человек.

Что они ищут?

Клады.

Мертвым кладом, самой природой запрятанным, лежат под землей огромные богатства: уголь, нефть, медь, железо, золото, серебро, ртуть, фосфориты, соль, сланцы, гипсы, известняки.

Ты знаешь, что небывалая стройка идет сейчас в нашей стране.

Найти, освоить, оживить такой мертвый клад – это огромная помощь стройке.

Поэтому-то и ходят и ищут разведчики без отдыха, напрягая все силы.

Не хватает рук, не хватает глаз.

На помощь ученым едут вузовцы. Посылает ударников комсомол. Берут разведочные задания советские туристы.

В пьесе «Клад» ты увидишь ребят, которые помогают вузовцу в горной разведке…»

…И вот гаснет свет. Тишина приходит не сразу – кто-то кого-то окликнул, кто-то отозвался, в углу раздался приглушенный смех, чей-то кашель. И вдруг все замерло. На темную сцену падает луч прожектора – и из глубины по уступам скалистого ущелья спускается старик. Попыхивая трубкой, он разглядывает деревья, растущие по склонам.

– Ну, здравствуй, – говорит он дереву. – Что, стоишь? Вижу. Ветками шелестишь? Слышу. Две недели у тебя не был. Какие можешь новости рассказать? Так… новости есть, но все известные. Понятно… чесался о тебя медведь. Который? А, вижу… И когти тут почистил. Это Вислоух… Вот… Пятьдесят лет я в лесу. Все мне понятно. Куда птица летит, куда зверь бежит, куда змея ползет. А разговора птичьего, звериного не понимаю. Это обидно. Пятьдесят лет в лесу, однако не понимаю…

И вдруг мои начинают смеяться, и я поневоле смеюсь вместе с ними. На нас оглядываются, шикают, но удержаться невозможно: ведь точь-в-точь как этот старик, разговаривает с деревьями и травами наш Владимир Михайлович! И, должно быть, от этого ребята вдвойне верят происходящему на сцене. А происходит вот что.

Студент и три школьника – геологическая разведка – ходят по Кавказским горам и ищут залежи медной руды. В тумане они шли, крепко держась друг за друга, но Птаха – двенадцатилетняя девочка – на секунду оставила руку товарища и тут же потеряла его. Стали кричать, звать друг друга, но эхо в тумане обманчиво – оно относит голоса, и в нескольких шагах от спутников девочка заплуталась. Она бродит несколько дней одна, без еды, кругом ни души. Но она не дает страху одолеть себя. Она оставляет на деревьях записки – жива, мол, – в надежде, что друзья увидят. И вот ей встречается старик. Зовут его Иван Иванович Грозный.

С одного края ущелья на другой старик перекинул дерево – и Птаха, не раздумывая, идет к нему над пропастью…

Лира весь вытянулся, вцепившись руками в колени, и не мигая глядит на сцену. Сзади, в затылок мне, жарко дышит Петька… Девочка благополучно минует опасное место.

Но в следующем действии она снова теряется: под ногами у нее осела почва, и она словно провалилась сквозь землю. Ее на петле поднимают из пропасти. Лира, сам того не замечая, ощупью отыскал мою руку и крепко стиснул, с другой стороны в меня вцепился Суржик. И вдруг – тут зал охнул, как один человек, – Птаха снова сорвалась, снова ее не могут найти, и на этот раз, кажется, нет даже надежды, что она останется в живых. Друзья неутомимо разыскивают ее, но не забывают и о цели своего путешествия. Студент и школьники ищут руду. «Такое эхо только в пещерах. У изрытых гор. Мы – около рудников, – утверждает вузовец. – Я здесь, другие на Урале, третьи в пустынях жарятся, четвертые в тундре мерзнут – все мы одно дело делаем. Стране нужны железо, медь, уголь, нефть, апатиты, фосфориты, золото, ртуть…» Он одержим этой мыслью, он уже третье лето приходит сюда – все ищет.