Чужак - Вилар Симона - Страница 136

Струны Бояна рокотали все тише, и Аскольд начал подремывать. Но вдруг вскинулся и проговорил почти внятно:

— Боян! Дир к твоей дочери… Учти, это у него серьезно. Княгиней хочет ее возвести на Гору.

Певец кивнул, отведя глаза.

— Честь-то, конечно, велика. Да только… Не пойдет за него моя Карина. Поговори о том с братом, княже. К тому же непраздна дочка моя.

Аскольд чуть вскинул поредевшие брови. От кого же понесла Бояновна, если молва о ней идет как о девице недоступной? Нахмурился князь.

— От любимца твоего Резуна понесла или как? — Боян неспешно забросил гусли за плечо.

— О том мне она не говорила, а люди всякое болтают. Мол, и Любомир от нее не отходит, и Кудряш после свадьбы Белёны с Жихарем у нее обитался.

— Ну-ну. — К Аскольду словно вернулся голос. — Моли Рода и рожениц, Боян, чтобы внук твой оказался не от наворопника Олегова.

Боян ничего не ответил на это.

А потом ударили морозы. И сбылись все недобрые пророчества волхвов: и сады, зацветшие позамерзали, и озимые промерзли до земли. Погибли первые Полянские хлеба, голод грозил уже по весне. Оставалась надежда только на Днепр-кормилец. Но и он застыл, сковался толстым льдом. Вот только снега не было. И волхвы приносили богатые требы, молили денно и нощно, чтобы смилостивились боги, накрыли снежным одеялом то, что осталось… Если было что накрывать. И вымолили. Да не ко времени. Месяц лютый уже закончился, когда налетели на полян дед Буран и баба Пурга, занесли все. А надолго ли? И теперь, после опасных хворями зимних месяцев, когда не было ни одного рода, где бы не умирали более слабые — в основном старики и дети, — настало время голода.

Но богатый Киев еще держался. Ведь недаром мудрый Даждьбог дал прошлой осенью такой урожай. А то, что беднота мерла, то все одно по весне новый приток беженцев прибудет. Не оскудеет град людьми.

И вот в один из таких снежных весенних дней, когда бояре собрались в гриднице думу думать, к ним вышел Аскольд. Тяжело еще вышел, опираясь на палку, но уже без поддержки раба-прислужника. Бояре сначала только повскакивали, глядели на своего князя. Видели, как исхудал, как кожа на нем обвисла, как поседели его спадающие на плечи волосы и пошла изморозью прежде медно-рыжая борода. Но светлые глаза князя смотрели уверенно, а в том, как он, прихрамывая, волоча за собой полы собольей шубы, прошел и занял свое место на высоком стольце у торцевой стены, была даже известная величавость. И тогда кто-то выкрикнул:

— Слава и многие лета Аскольду, князю Киевскому!

Тотчас гридница взорвалась громкими криками, приветствиями. Бояре, забыв степенность, кидались к князю, склоняли гордые шеи в поклонах, а там и меда велели принести, пили за выздоровление Аскольда.

У него на душе потеплело, когда увидел, как ему рады. Побоялся даже, что слезу уронит. За время болезни это с ним случалось не раз. Но взял себя в руки. Знал, что ему еще предстоит сказать такое, что вызовет у бояр возмущение и гнев. О союзе с древлянами против Олега Новгородского. Однако говорить то, о чем они удумали с Твердохлебой, не спешил. Ждал гонца.

— Ну что, бояре нарочитые, опять мы с вами будем дела вершить да рядить ладком. Так что садитесь на места свои и будем думу думать, как с напастью да лихолетьем справляться.

Бояре шумно рассаживались. Вновь напускали на себя степенность, кутались в дорогие шубы, ибо в гриднице не было печи, а окна никогда тут не закрывали ставнями. Пар валил при дыхании, когда они сообщали Аскольду о бедствиях в городе, будто он и впрямь где-то пропадал и только вернулся. Но князь кивал, а сам все прислушивался. Вот-вот должен был появиться гонец с сообщением, сладилось ли у Дира сговориться с извечными врагами Киева — древлянами дикими. От этого многое зависело. А уж Аскольд сможет совладать с боярами, объяснить, какая беда идет на них и что иного выхода нет, как новых союзников против Олега набрать. Тех же древлян воинственных. И в том жена ему будет помощницей. Ведь она, разумница, научила мужа, как кого уговорить, с кем как сладить.

И гонец прибыл. Вбежал в гридницу незнакомый Аскольду гридень, слова сперва не мог сказать, задыхался.

— Ты от брата моего Дира али как? — важно спросил Аскольд. Гридень так и кинулся к нему.

— Не вели казнить, пресветлый князь. Вели слово молвить.

— Говори.

И покосился на бояр, ожидая их реакции. Но через миг и сам поднялся, задышал бурно.

— Весть у меня, — сказал гридень. — Олег Новгородский Смоленск взял.

И зашумели, загалдели бояре, слушая, как свои же кривичи впустили северного князя в город Смоленск, признали его верховенство. А ведь Смоленск был ключом ко всему днепровскому отрезку пути из «варяг в греки». И теперь только гадать приходилось, как все это скажется на Киеве. Да и гадать не приходилось — плохо скажется.

Почти никто не обратил внимания, как в гриднице появилась княгиня Твердохлеба, быстро подошла к застывшему в растерянности мужу.

— Не все так худо, Аскольд. Ибо волк этот Олег показал, чего от него ожидать. Теперь бояре поймут, что нам нужны союзники. Даже подивятся твоей мудрости. Так что — говори!

ГЛАВА 6

Карина обновила монисто бывшего супруга Боригора. Новые монетки-дирхемы светло блестели, отличаясь от старых. И когда Карина, вытянув руку, свесила монисто над свежевыкопанной ямой, оно сверкнуло ярким серебром. В последний раз.

Карина бросила украшение в яму, где покоились сложенные кости ее родичей из Мокошиной Пяди. Она отдавала монисто, как бы навсегда отрекаясь от прошлого. Пусть же ее мертвые родичи примут его как прощальный дар и извинение. Ибо по покону негоже оставлять тело непогребенным, так как душа не найдет успокоения, пока о ней не позаботятся. А Карина и так долго откладывала то, что должна была сделать. Но теперь, когда она — единственная! — готова продлить род Мокошиной Пяди, она, наконец, решилась приехать сюда и возвести над костями родичей могильный курган.

— Начинайте закапывать.

Она отошла от могильной ямы по пологому спуску, и Третьяк подал ей руку, помогая взобраться.

— Не побоишься, что кто-нибудь позарится на такую красоту? Шутка ли — целое состояние из серебра.