Исповедь соперницы - Вилар Симона - Страница 99

Я произнес это насколько смог спокойно и деловито. Ради этих слов я и приехал сюда.

Гита стремительно повернулась ко мне и гневно спросила:

— А вы, милорд опекун, должно быть уже подыскали мне супруга?

Это было сказано так, что я опешил. Ей ли не знать, сколько мужчин мечтают связать себя с нею! Тот же Хорса вряд ли скрывал свои намерения, да и деловитый Чени наверняка заговаривал с нею о замужестве. А еще молодой д'Обиньи, младший де Клар, и наконец — Ральф. И если она до сих пор не сделала выбор, не остановилась ни на одном из них, если мои слова вызывают в ней такой гнев…

Мой голос дрожал, когда я спросил:

— А вы, любезная подопечная, не сообщите ли опекуну, к кому из многочисленных женихов испытываете большее расположение?

Гита все еще смотрела на меня, и вдруг ее лицо залилось темным румянцем. Взгляд ее заметался, будто ища опоры. Я же, хмелея от внезапной радости, наконец-то осознал, что она еще ничего не забыла.

Не ответив на мой вопрос, Гита стремительно поднялась.

— Пойдемте — сейчас погонят с лугов овец. По традиции в день Лугнаса их необходимо выкупать.

Я не чувствовал под собой ног. Меня охватило ликование. А тут еще и Милдрэд, убегая от мальчишек, бросилась ко мне, обхватила мои колени и подняла улыбающееся личико. Я подхватил ее на руки и несколько раз высоко подбросил, наслаждаясь смехом малышки.

Так, с Милдрэд на руках, я стоял в толпе и рассеянно наблюдал, как блеющие овцы, подгоняемые пастухами, подобно серой реке направляются к ручью, протекавшему в низине. Там уже стояли двумя рядами по пояс в воде специально подобранные люди — чтобы отары прошли меж ними, но овцы то и дело шарахались в стороны, и их ловили, возвращая в общий поток под смех и одобрительное гиканье собравшихся.

В этот день полагалось исполнить немало обрядов, и купание овец было только одним из них. Непременным блюдом должны быть барашки, изжаренные целиком в ямах с угольями, творожные сыры и свежесбитое масло — и каждый должен их отведать. Девушки сплетали гирлянды из цветов, и парни плясали под ними. Затем следовали рукопашные бои стенка на стенку, после которых все участники обнимались и целовались. Наконец с поля принесли охапки снопов, и священники освятили их, а затем все снова взялись за угощение, ели, пили, веселились и поздравляли друг друга с окончанием круга сельских работ и началом новых.

Это был удивительный день. Давно уже мне не было так хорошо и легко. Вместе с другими мужчинами я участвовал в перетягивании каната, показывал умение биться на палках, играл даже в «башмак по кругу».

Когда стало смеркаться и люди повели хоровод вокруг большого костра, я схватил Гиту за руку и увлек в танец. И она смеялась — видит Бог, до чего же счастливо она смеялась! Взвизгивала, как девчонка, когда появились ряженые и начали охоту за девушками, чтобы сорвать поцелуй. В какой-то миг Гита столкнулась со мной, припала к моей груди, но едва я обнял ее, тут же вырвалась, смешавшись с группой притворно ворчавших пожилых женщин.

Среди присутствовавших я обнаружил и толстого Бранда, сына Орма. Мы обнялись, а потом постояли, упершись лбами, доказывая, кто из нас больший пьяница и не пропускает ни одной пирушки. Я спросил Бранда, отчего не видно Альрика из Ньюторпа, ведь его владения также примыкают к Белым верхам, но тот лишь махнул рукой.

— Нет его, и Бог с ним. А вот Элдра здесь. Если хочешь, спроси у нее об Альрике.

И в самом деле — неподалеку стояла Элдра с ребенком на руках. Подойдя поближе, я приветствовал ее и поздравил с рождением сына. Маленький Торкиль был младше Милдрэд на добрых полгода, а внешне столь сильно походил на мать, что это вызывало улыбку. Однако что-то удержало меня, и я не стал расспрашивать ее об Альрике.

А затем наступил момент, когда оглашаются новые браки — традиция также велит делать это в день урожая. Толстяк Бранд тотчас заявил, что привел с собой на Лугнас четверых сыновей, и двое старших уже подыскали себе невест — он с гордостью указал на своих отпрысков, таких же крепких, как он, и уже с небольшими брюшками, обещающими со временем превратиться в столь же внушительное брюхо, как у родителя. Эти молодцы, да и немалое число иных, вывели к костру смущенно улыбающихся невест и выстроились в шеренгу.

Еще несколько десятилетий назад подобные браки заключались просто — отцы жениха и невесты хлопали ладонями по крепко сцепленным рукам молодых. Теперь на такие помолвки стали приглашать священников, и те благословляли союзы при условии, что новобрачные непременно предстанут перед алтарем. Однако простонародье зачастую довольствовалось обрядом у костра.

Я застыл, увидев, как к Гите подошел Ральф, склонился, заговорил и взял за руку, словно намереваясь и ее увлечь к костру. Но Гита засмеялась, оттолкнула француза и тут же нырнула в толпу.

Ральф некоторое время стоял неподвижно, а затем круто повернулся, отыскивая взглядом кого-то в толпе. Он стоял спиной к огням, и я не видел его лица, но понимал, что он ищет меня. Я шагнул вперед — и Ральф тут же двинулся в мою сторону.

Подойдя почти вплотную, он остановился и произнес:

— Убирайся… к дьяволу… Эдгар!..

Это было сказано свистящим шепотом, полным ненависти, но я различил каждое слово. Как и то, что он произнес далее:

— До каких пор ты будешь держать ее при себе шлюхой? Вспомни — ты женат на Бэртраде, а она не из тех женщин, чтобы смириться и оставить вас в покое.

Вот и все. Ощущения счастья и свободы исчезло бесследно. Еще мгновения я стоял подле тяжело дышавшего Ральфа, а затем повернулся и зашагал прочь.

Ральф был прав. И Пенда прав. И даже Хорса… Они все были правы, пытаясь защитить Гиту от нового позора. Достаточно и того, что я превратил ее из наследницы гордого Хэрварда в наложницу. И чем бы я ни обольщался сегодня, я не должен пытаться снова толкать мать моего ребенка в бездну бесчестья. Кого бы она ни выбрала себе в мужья, будет лучше, если я останусь в стороне.

Я отошел довольно далеко от костров. Здесь расположились на отдых люди постарше. Иные еще беседовали, иные клевали носом, иные уже храпели. Я заметил старую Труду, толковавшую о чем-то со своей дочерью Эйвотой. Подле них на расстеленной овчине спали дети — две девочки, и в одной я сразу узнал Милдрэд. Подойдя поближе, я присел у ее изголовья.

— Вы никак собрались уезжать? — догадалась Эйвота.

— Да. Просто хотел проститься с малышкой.

— А с миледи?

Я не ответил. Глядя на Милдрэд, я не мог удержаться, чтобы не коснуться ее щеки. В ответ моя дочь причмокнула во сне липкими от сладостей губами.

Кивнув Труде, я направился туда, где паслись стреноженные лошади, отыскал Набега и стал его взнуздывать. Поправляя переметные сумы я подумал с горькой усмешкой, что так и не отдал Гите подарок — жемчужно-серый атлас. Ну что ж, придется отправить его в Тауэр Вейк с нарочным.

Позади зашелестела влажная трава.

— Эдгар!

Она стояла за мной, хрупкая и серебристая в свете луны. Настоящая Фея Туманов. Грудь ее вздымалась, словно она бежала.

— Ты уезжаешь?

— Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла — у меня для тебя подарок.

Я запустил руку в суму и протянул ей тугой сверток. Шелковистая ткань отливала в сумрачном свете призрачным блеском.

— Я привез его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло, если сошьешь себе наряд из этого атласа.

Гита приняла дар, даже не взглянув на него.

— Благодарю.

Она перевела дыхание.

— Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой Земле?

Я пожал плечами.

— Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моем сердце.

В свете луны я видел ее широко распахнутые глаза, изумленно приподнятую линию темных бровей и губы, при одном взгляде на которые у меня начинало тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой.

— Прощай, Гита. Я должен ехать.

— Мне проводить тебя?

— Буду рад.

Довольно долго мы шли в молчании. Позвякивали удила Набега, шелестела трава. В лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало парочек уединялись под его сенью — влюбленные, потерявшие голову, захмелевшие от счастья. Так было всегда, и в древности, и ныне. Сам воздух в такие ночи пропитан ароматом страсти.