Тень подозрения - Вильямс Чарльз - Страница 36

Она с облегчением рассмеялась, мы вышли и направились к машине, наслаждаясь своей беспечностью, поскольку успели выпить по два мартини. С тех пор как я здесь оказался, это был первый по-настоящему приятный момент, когда я не чувствовал в ее поведении никакой напряженности или неловкости.

Однако продлилось это недолго. Я поставил машину в переулке за углом от ресторана, и мы пошли, как будто окруженные коридором молчания, чувствуя на себе недружелюбные и откровенно злобные взгляды.

Когда мы вошли внутрь, на нас устремилось множество глаз, но тут же все отвернулись. Никто не заговорил с ней. Мы нашли свободный столик в глубине зала и сели. Она постаралась улыбнуться.

Я потянулся через стол и взял ее за руку:

— Не обращайте внимания. — Потом я догадался, какую сморозил чушь. Вот уже семь месяцев она несла свой крест в полном одиночестве и не нуждалась в моих дурацких утешениях. — Хотел бы я иметь такое же самообладание.

Она покачала головой:

— Не смейте жалеть меня. Давайте выпьем мартини.

Мы выпили мартини и стали разглядывать отполированные воловьи рога, укрепленные на стене над нашими головами, недоумевая, почему их никогда не называют бычьими, коровьими или бизоньими. Может быть, их ценность определяется в зависимости от пола?

— Что такое буйволы? — спросила она.

— Больше, чем один буйвол.

Она сморщила нос:

— Пусть так, но что это такое? Есть разница между ними и быками?

— Практически никакой… По крайней мере, с фрейдистской точки зрения. Я думаю, все дело в их занятии. Если они работают, то называются буйволами.

Она поставила на стол локти и посмотрела на меня с насмешливым восхищением:

— Вы знаете массу удивительных вещей.

— О, в моей голове хранится куча еще более бесполезной информации. Если вспомню — обязательно поделюсь с вами.

У нас снова поднялось настроение, и обед прошел отлично. Она рассказала мне о себе. Ее отец был капитаном авиации в те дни, когда еще использовались летающие кастрюли, а потом служил на «ДС-4». Она прожила в Майами год, до того как поступила на курсы медсестер. Однажды она была помолвлена с парнем, который уехал в Корею, а после того, как прождала его два года, поняла, что на самом деле не хочет за него выходить. Ей нравилось работать в медицинской лаборатории больше, чем быть медсестрой, но учиться на врача ей не хотелось, даже если бы представилась такая возможность. Не хочет ли она снова вернуться в Майами, когда мы поставим мотель на ноги и сможем его продать? Она сказала, что да, но в результате между нами снова воцарилась неловкость, и мы умолкли.

Я заплатил по счету, мы вышли на улицу и снова прошли сквозь строй глаз, которые уставились на нас, как шляпки гвоздей, вбитые в окружавшую нас стену молчания. Но на этот раз тишина была нарушена. На углу, где нам нужно было свернуть, прислонившись к стене, стояли двое. Мы как раз проходили мимо, когда один из них сказал достаточно громко, чтобы не сомневаться, что мы его услышим:

— Думаю, у него кишка тонка.

В мгновенном порыве ослепившей меня ярости я повернулся и посмотрел на них, но тут же — она даже не успела потянуть меня за рукав — вспомнил о своем долге. Мы прошли мимо, и когда отошли ярдов десять, она прошептала:

— Спасибо, Билл.

— Я уже говорил вам, что завидую вашему самообладанию. Я не умею держать себя в руках.

Открывая перед ней дверцу машины, я оглянулся и увидел странную картину. Тот здоровенный коп, Колхаун, стоял на углу перед этими двумя. Было слишком далеко, чтобы я мог расслышать слова, но вид у него был как у сержанта, отчитывающего новобранцев. Потом он взял одного из них за рубашку и оторвал от стены, как криво приклеенную афишу. Когда он отпустил его, оба перешли на другую сторону улицы и исчезли.

Я обратил ее внимание на это происшествие. Она кивнула:

— Я знаю. Он часто так делает.

Я вспомнил свой первый день, когда чуть не подрался с Фрэнки:

— Но ведь…

— Да. Он всегда смотрит на меня так, как будто не видит. Но таких вещей он никому не позволяет.

Он странный человек, Билл. Я никогда не смогу его понять.

Я свернул направо, на Спрингер, и направился к мотелю. Мы как раз проезжали последний светофор, когда я услышал, как она ахнула:

— Билл, там этот человек!

Я бросил взгляд в том направлении, которое она указывала. Там было довольно много народу.

— Тот, что в белой рубашке! С закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы уже выехали на перекресток, и мне пришлось проехать дальше. Он шел в противоположном направлении, нам навстречу. На следующем углу я повернул налево, описал восьмерку вокруг квартала и вернулся обратно. Мы проехали всю Спрингер до самой реки, но его нигде не было видно. Я несколько раз сворачивал в переулки, но тоже безуспешно.

— Вы уверены, что это был он? — Я видел его мельком, и он соответствовал тому описанию, которое она дала мне утром, — высокий, худощавый, волосы песочного цвета, загорелый.

— Почти уверена, — ответила она. Потом засомневалась:

— Конечно, я не успела рассмотреть его как следует. К тому же на нем не было очков. Или были?

— Не было. Но в тот раз он мог надеть их только для бутафории.

Мы покружили еще минут десять, а потом остановились на Спрингер и осмотрели все закоулки, но безрезультатно.

— Я отвезу вас домой, — сказал я, — а потом вернусь сюда. Наверное, он все еще в городе, где-нибудь в пивном баре.

— Вы ничего не сделаете? — с тревогой спросила она.

— Нет. Мы даже, не можем требовать, чтобы его задержали, если вы не уверены, что опознали его. Если это не тот человек, он может подать на вас в суд за ложное обвинение. Если мне удастся его найти, я позвоню вам, чтобы вы еще раз на него взглянули.

Я поехал в мотель. Она открыла парадную дверь офиса, и я вызвал такси. Ключи от машины я отдал ей, и мы прошли в гостиную. В углу горела неяркая настольная лампа, отбрасывая слабый отсвет на ее волосы.

Она обернулась. Ее серые глаза внимательно смотрели на меня, как будто она хотела запомнить мое лицо — Вы ведь постараетесь быть поосторожнее?

— Конечно.

Она улыбнулась и протянула мне руки:

— Вечер был просто чудесный, Билл.

Я понял намек и скользнул ладонями по ее рукам до самых локтей, а потом прижал свои губы к ее губам, как будто собирался поцеловать ее перед сном, но не смог удержать себя в руках! В следующее мгновение я уже свирепо сжимал ее в объятиях и впивался в самые приятные и возбуждающие губы на свете, а ее руки сплелись у меня на затылке. Потом она уперлась руками мне в грудь и слегка оттолкнула, сердитая прежде всего на себя.

— Я сама не лучше вас, — нетвердым голосом произнесла она и отступила в сторону, покрасневшая и сконфуженная. — Дайте сигарету, — попросила она, прерывисто вздохнув.

— Это я во всем виноват.

— Спасибо, — лаконично поблагодарила она.

— За что?

— Не будем показывать пальцем, но виноваты мы оба. Это немного глупо, правда? Я знаю вас всего три дня.

— Я и не заметил, — ответил я. — Мой календарь и часы остались в другом костюме. Все, что я могу вам сказать, — вы настоящее чудо.

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь, Билл. Я не сомневаюсь, что вы — нормальный, здоровый тридцатилетний мужчина. Вам не нужно доказывать это.

— Я и не собирался.

— Было немного страшно. Я и не догадывалась, как девушки могут легко переходить к слезам.

— Это все?

— Не знаю. Не спрашивайте меня. Но вы не представляете, каким вы кажетесь мне храбрым, просто до безумия, когда беретесь за что-нибудь. Или насколько заманчивым мне несколько раз казалось ваше плечо.

— Оно свободно, — ответил я.

— Для чего?

Я взял ее лицо в ладони и запрокинул:

— Я скажу вам для чего. Я считаю вас изумительной. Вы очень славная, милая, сердечная женщина и знаете разные уловки, чтобы становиться все красивее всякий раз, когда я вас вижу.

Я поцеловал ее, — в этот-раз очень нежно, и посмотрел на прекрасные темные ресницы, которые отбрасывали тени на ее щеки. Она открыла глаза и улыбнулась.