Овод (с иллюстрациями) - Войнич Этель Лилиан - Страница 8

Незадолго до пасхи стало официально известно, что Монтанелли получил епископство в Бризигелле, небольшом округе, расположенном в Этрусских Апеннинах. Монтанелли спокойно и непринуждённо писал об этом Артуру из Рима; очевидно, его мрачное настроение прошло. «Ты должен навещать меня каждые каникулы, – писал он, – а я обещаю приезжать в Пизу. Мы будем видеться с тобой, хоть и не так часто, как мне бы хотелось».

Доктор Уоррен пригласил Артура провести пасхальные праздники в его семье, а не в мрачном кишащем крысами старом особняке, где теперь безраздельно царила Джули. В письмо была вложена нацарапанная неровным детским почерком записочка, в которой Джемма тоже просила его приехать к ним, если это возможно. «Мне нужно переговорить с вами кое о чём», – писала она.

Ещё больше волновали и радовали Артура ходившие между студентами слухи. Все ожидали после пасхи больших событий.

Все это привело Артура в такое восторженное состояние, что все самые невероятные вещи, о которых шептались студенты, казались ему вполне реальными и осуществимыми в течение ближайших двух месяцев.

Он решил поехать домой в четверг на страстной неделе и провести первые дни каникул там, чтобы радость свидания с Джеммой не нарушила в нём того торжественного религиозного настроения, какого церковь требует от своих чад в эти дни. В среду вечером он написал Джемме, что приедет в пасхальный понедельник, и с миром в душе пошёл спать.

Он опустился на колени перед распятием. Завтра утром отец Карди обещал исповедать его, и теперь долгой и усердной молитвой ему надлежало подготовить себя к этой последней перед пасхальным причастием исповеди. Стоя на коленях, со сложенными на груди руками и склонённой головой, он вспоминал день за днём прошедший месяц и пересчитывал свои маленькие грехи – нетерпение, раздражительность, беспечность, чуть-чуть пятнавшие его душевную чистоту. Кроме этого, Артур ничего не мог вспомнить: в счастливые дни много не нагрешишь. Он перекрестился, встал с колен и начал раздеваться.

Когда он расстегнул рубашку, из-под неё выпал клочок бумаги. Это была записка Джеммы, которую он носил целый день на груди. Он поднял её, развернул и поцеловал милые каракули; потом снова сложил листок, вдруг устыдившись своей смешной выходки, и в эту минуту заметил на обороте приписку: «Непременно будьте у нас, и как можно скорее; я хочу познакомить вас с Боллой. Он здесь, и мы каждый день занимаемся вместе».

Горячая краска залила лицо Артура, когда он прочёл эти строки.

«Вечно этот Болла! Что ему снова понадобилось в Ливорно? И с чего это Джемме вздумалось заниматься вместе с ним? Околдовал он её своими контрабандными делами? Уже в январе на собрании легко было понять, что Болла влюблён в неё. Потому-то он и говорил тогда с таким жаром! А теперь он подле неё, ежедневно занимается с ней…»

Порывистым жестом Артур отбросил записку в сторону и снова опустился на колени перед распятием.

И это – душа, готовая принять отпущение грехов, пасхальное причастие, душа, жаждущая мира и с всевышним, и с людьми, и с самим собою. Значит, она способна на низкую ревность и подозрения, способна питать зависть и мелкую злобу, да ещё к товарищу! В порыве горького самоуничижения Артур закрыл лицо руками. Всего пять минут назад он мечтал о мученичестве а теперь сразу пал до таких недостойных, низких мыслей!..

В четверг Артур вошёл в церковь семинарии и застал отца Карди одного. Прочтя перед исповедью молитву, он сразу заговорил о своём проступке:

– Отец мой, я грешен – грешен в ревности, в злобе, в недостойных мыслях о человеке, который не причинил мне никакого зла.

Отец Карди отлично понимал, с кем имеет дело. Он мягко сказал:

– Вы не все мне открыли, сын мой.

– Отец! Того, к кому я питаю нехристианские чувства, я должен особенно любить и уважать.

– Вы связаны с ним кровными узами?

– Ещё теснее.

– Что же вас связывает, сын мой?

– Узы товарищества.

– Товарищества? В чём?

– В великой и священной работе.

Последовала небольшая пауза.

– И ваша злоба к этому… товарищу, ваша ревность вызвана тем, что он больше вас успел в этой работе?

– Да… отчасти. Я позавидовал его опыту, его авторитету… И затем… я думал… я боялся, что он отнимет у меня сердце девушки… которую я люблю.

– А эта девушка, которую вы любите, дочь святой церкви?

– Нет, она протестантка.

– Еретичка?

Артур горестно стиснул руки.

– Да, еретичка, – повторил он. – Мы вместе воспитывались. Наши матери были друзьями. И я… позавидовал ему, так как понял, что он тоже любит её… и…

– Сын мой, – медленно, серьёзно заговорил отец Карди после минутного молчания, – вы не все мне открыли. У вас на душе есть ещё какая-то тяжесть.

– Отец, я…

Артур запнулся. Исповедник молча ждал.

– Я позавидовал ему потому, что организация… «Молодая Италия», к которой я принадлежу…

– Да?

– Доверила ему одно дело, которое, как я надеялся, будет поручено мне… Я считал себя особенно пригодным для него.

– Какое же это дело?

– Приёмка книг с пароходов… политических книг. Их нужно было взять… и спрятать где-нибудь в городе.

– И эту работу организация поручила вашему сопернику?

– Да, Болле… и я позавидовал ему.

– А он, со своей стороны, ни в чём не подавал вам повода к неприязни? Вы не обвиняете его в небрежном отношении к той миссии, которая была возложена на него?

– Нет, отец, Болла действовал смело и самоотверженно. Он истинный патриот, и мне бы следовало питать к нему любовь и уважение.

Отец Карди задумался.

– Сын мой, если душу вашу озарил новый свет, если в ней родилась мечта о великой работе на благо ваших собратьев, если вы надеетесь облегчить бремя усталых и угнетённых, то подумайте, как вы относитесь к этому самому драгоценному дару господню. Все блага – дело его рук. И рождение ваше в новую жизнь – от него же. Если вы обрели путь к жертве, нашли дорогу, которая ведёт к миру, если вы соединились с любимыми товарищами, чтобы принести освобождение тем, кто втайне льёт слёзы и скорбит, то постарайтесь, чтобы ваша душа была свободна от зависти и страстей, а ваше сердце было алтарём, где неугасимо горит священный огонь. Помните, что это – святое и великое дело, и сердце, которое проникнется им, должно быть очищено от себялюбия. Это призвание, так же как и призвание служителя церкви, не должно зависеть от любви к женщине, от скоропреходящих страстей. Оно во имя бога и народа, ныне и во веки веков.

– О-о! – Артур всплеснул руками.

Он чуть не разрыдался, услыхав знакомый девиз.

– Отец мой, вы даёте нам благословение церкви! Христос с нами!

– Сын мой, – торжественно ответил священник, – Христос изгнал меня из храма, ибо дом его – домом молитвы наречется, а они его сделали вертепом разбойников!

После долгого молчания Артур с дрожью в голосе прошептал:

– И Италия будет храмом его, когда их изгонят…

Он замолчал. В ответ раздался мягкий голос:

– «Земля и все её богатства – мои», – сказал господь.