Весьёгонская волчица - Воробьев Борис Никитович - Страница 21

Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.

Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шёл по пятам стаи и был то ли её преследователем, то ли добровольным пастырем, – Егор увидел человека. С мёртвым лицом и мёртвыми глазами, тот прошёл в двух шагах от него и, не оставив на снежной целине никаких следов, исчез в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.

…Егор открыл глаза и недоуменно оглянулся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал-то всего ничего – солнце как было вон над той берёзой, так там и осталось – однако сон успел присниться. Да ещё какой! Рассказать кому – не поверят.

Всю обратную дорогу Егор думал о чертовщине, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал ещё и тёщу, которым всё и выложил. Жена сначала посмеялась над Егором, но услышав про пень, вдруг спохватилась:

– Гляди-ка! Ты ведь и бредил когда, всё про какой-то пень говорил. И про Буяна ещё.

– Про какого Буяна? – удивился Егор.

– Нешто я знаю, про какого? Говорил, и всё.

Тут Егор окончательно запутался. Пень, поляна, а теперь какой-то Буян. При чём здесь Буян? И кто это такой? Лошадь, что ли? Так жеребец у них Мальчик, а кобылу Ласточкой звали…

Под конец жена не утерпела-таки, спросила:

– А где ж добыча, охотник?

Ходил-ходил, а убил ноги и время? – Она явно вызывала Егора на откровенность, но он держался стойко.

– Да где ж добыча? В лесу бегает. Говорю же: проветриться ходил, а она не верит. Ты думаешь, легко всю неделю в кузнице торчать? Одна копоть кругом.

– А как же Гошка? Он всю жизнь там торчит.

– Гошка! Гошка привык, ему эта копоть вроде как на пользу.

– Ой, не ври ты уж лучше, Егор! Не знаю зачем ты в лес ходил, но только не проветриваться. Как будто я не вижу, что у тебя патронташ пустой. Патроны-то куда дел?

– Выбросил, – не моргнув глазом, ответил Егор. Эта ложь рассмешила жену:

– Врал бы да не завирался. А то как маленький: выбросил! А ружьё для какого рожна оставил? Выбросил бы и его.

– Ружьё жалко, Маш, – сказал Егор, напуская на себя серьёзно-глуповатый вид.

Жена махнула рукой:

– Ну пошёл представляться, теперь не остановишь! Садись лучше ешь, а то закормил своими баснями.

Егор уже доедал щи, когда молчавшая всё это время тёща вдруг сказала:

– Хочешь – сердись на меня, Егор, хочешь – нет, а вот тебе мой сказ: дом освятить надо.

– Это с какой же стати?

– А с такой: Тимофей-то, прадед твой, не погребённый где-то лежит, вот и явился нынче тебе. Не дай бог, к дому приходить станет, так что освятите, говорю, дом-то…

Глава 5

Волчица дохаживала последние дни, и Егор, готовясь к прибавлению семейства, заново перестелил в конуре и законопатил кое-где рассохшиеся доски. Затыкая щели паклей, он посмеивался над собой: в логове волчата лежат вообще на голой земле, и льёт на них, и дует, а он им тут курорт устраивает.

Но эта самокритика не мешала Егору делать лишнее с точки зрения природы дело. Как там в природе – это их забота, рассуждал он, подразумевая под «их» неизвестно кого, а мы по-своему сделаем. Откуда у него появилось желание обустраивать ещё не появившихся волчат, Егор и сам не знал и удивлялся этому неожиданно возникшему чувству. Никогда такого не было. Вон Дымок: со щенка рос в конуре, и даже в голову не приходило что-то там сделать, кормил, и слава богу, а тут и постельку мягкую стелешь, и щелки затыкаешь.

Волчица наблюдала за стараниями Егора с терпеливым спокойствием, хотя Егор видел, что вся эта возня вокруг неё не очень ей по душе. Она и раньше редко вылезала из конуры, а теперь и вовсе целыми днями лежала, и только когда приходил Егор, выбиралась на божий свет. Она начала линять, клочья шерсти свисали с её боков, и Егор выщипывал их и почёсывал линялые места. Линька у кого хочешь вызывает зуд. Егор помнил как у самого чесалось лицо, когда сходила старая отмороженная кожа, и знал, что волчице приятны эти пощипывания и почёсывания. Она стояла смирно, как овца, и только смешно дрыгала задней ногой, как будто помогая Егору, когда он доходил до места, где у волчицы особенно чесалось.

В эти дни и случилось то, чего Егор никак не ожидал от волчицы и что затронуло в нём самые глубокие струны.

Волки линяют долго, чуть не весь апрель, и у Егора стало привычкой вычёсывать волчицу. Перед работой он обязательно приходил к ней, кормил, а потом чистил и охорашивал ей шерсть. Так было и в тот день с одной лишь разницей: поворачивая волчицу, как ему удобнее, Егор нечаянно коснулся её отвисших, тяжёлых от молока сосков. И сразу почувствовал, что она вся замерла от этого прикосновения. Напрягся и Егор, не представляя, как волчица отнесётся к его действию. Чесать-то чеши, да знай меру, возьмёт и цапнет, не посмотрит, что перед ней распинаются.

Но волчица не выказывала никаких неудовольствий, и тогда Егор, подталкиваемый неясным, но сильным чувством, осторожно погладил волчицу по соскам. Они были нежные и в то же время шершавые и щекотали ладонь. Волчица по-прежнему не выдавала своего настроения, и Егор уже смелее провёл рукой по её животу.

– А кто там у нас? Волчатки-маслятки? – ласково спросил он и тут же убрал руку, потому что волчица, неожиданно обернувшись, потянулась к Егору.

– Не буду, не буду, – успокоил он её, думая, что волчице надоели его чересчур вольные ухаживания, и она предупреждает его. Но вместо этого волчица ткнулась холодным носом Егору в ладонь и вдруг лизнула её.

Егор ожидал чего угодно, но только не этого. Волчья доверчивость так растрогала его, что он без всякой опаски обхватил руками шею волчицы и прижался лбом к её лбу.

– Ах ты моя хорошая, ах ты, моя милая! – приговаривал он и тёрся лбом о лоб волчицы, ощущая на нём прикрытую редкой шерстью вмятину от пули. Эту пулю выпустил он сам, потому что жаждал убить волчицу, а ещё раньше забрал у неё волчат, и хотя не убил их, это сделали за него другие, а он с чистым сердцем получил свои полторы тысячи. И вот волчица простила ему всё. Человек не простил бы, а дикий зверь простил. Ах ты, зверь, зверь! Ведь даже не знаешь, что всю душу перевернул. Или знаешь? Да кто ж тебя разберёт, всё молчишь да молчишь, только смотришь. Живи, милая, рожай. Что там завтра будет – никто не скажет, одно знай: в обиду тебя никому не дам.

Наверное, Егор ещё долго бы объяснялся с волчицей, но помешала жена. Когда она подошла – Егор и не заметил, почувствовал только, что волчица хочет освободиться от него. Он разжал руки, и волчица юркнула в конуру, и лишь тут Егор увидел жену. Она стояла возле заборчика и удивлённо смотрела на Егора.

– А ты и впрямь оборотень, Егор! О чём это с волчицей-то шепчешься?

– Оборотень, Маш, оборотень! – весело отозвался Егор. – Хочешь и тебя научу?

– Ладно уж болтать, иди лучше в дом, там тебя председатель дожидается.

– Что это он с утра пораньше?

– А разве я знаю? Велел позвать, а зачем, не сказал.

Председатель заходил к Егору, но обычно по выходным, а сегодня и работа ещё не началась, а он зачем-то дожидался. Может, в кузнице чего понадобилось?