Весьёгонская волчица - Воробьев Борис Никитович - Страница 28

Чтобы ничем не занимать выходной, Егор на неделе переделал все дела по хозяйству и в воскресенье утром собрался. Хотел было идти налегке, но жена сказала, что зачем же ходить в лес попусту, когда можно набрать грибов, и Егор взял корзинку. Одно другому действительно не мешало, а уж грибные места Егор знал.

Говоря по правде, он не думал, что волки остались на прежнем месте, и всё равно надежда на это жила в душе. А вдруг? Вдруг волчица взяла да и сделала по-своему. Разве мало чего она делала не так, как другие волки?

Но добравшись до логова, Егор с одного взгляда определил: пусто, ушли. И хотя так и должно было быть, настроение испортилось и взяла досада на волчицу. Такая же, как и все! И чего не жилось? Лучше-то где устроишься?

Место, что и говорить, было хорошее, а за то время, что волчица жила в деревне, стало ещё лучше. Лозняк вокруг островка разросся и стал выше Егора, голый песчаный склон покрылся сочной болотной травой, да и вообще всё болото зарастало не по дням, а по часам ольховой и берёзовой молодью, скрывавшей любые приметы и следы.

Егор походил по островку, заглянул туда и сюда. Везде было запустение. Никто так и не занял логово, и яма между корнями, не углубляемая ничьими стараниями, разрушалась дождями и заносилась лесным мусором.

Егор присел возле ямы. Вспомнил, как до последней минуты надеялся встретить волчицу у логова, и усмехнулся. Чего захотел! Это тебе кажется, что лучшего места и нету, а у волчицы своя голова на плечах. У неё один закон: потревожили – бросай всё и уходи. Так и сделала. Небось и не переночевала даже. Собрала ребятишек в охапку, да и давай бог ноги. А уж куда – про то у неё спросить надо.

А всё же было интересно – куда? Прошлый опыт показывал, что волки не сделают новую нору рядом со старой. Нет, переберутся подальше, и у Егора было на примете несколько таких мест, однако он не думал, что волчица увела стаю туда. Там наверняка жили другие волки, а они не пустят к себе чужаков. До драки доведут дело, а не пустят. Так что у волков один выход – сидеть на болоте и не рыпаться. Тут её место.

Придя к такому выводу, Егор повеселел. Он и сам не заметил как, но с некоторых пор болото стало для него таким же родным и привычным, как луг возле дома или огород, где он чувствовал себя хозяином в любое время. И то, что волчица, хотя и ушла с насиженного места, но по-прежнему жила где-то здесь, на болоте, – одно это доставляло Егору простую, но сильную радость. Даже не ведая, в какую сторону и далеко ль подалась волчица, он ощущал её присутствие, как ощущал в деревне присутствие каждого её жителя, пусть и не видясь с ним по неделе, но зная, что оба они живут в одном миру. Точно так же он думал сейчас и о волчице, и ему вдруг пришло в голову: а не попробовать ли приманить её? Вабить-то, поди, не разучился, подзабыл немного, это верно, вот и вспомни. Ведь ловко, бывало, дурачил волков, редкий зверь не обманывался.

Желание увидеть волчицу так захватило Егора, что он даже и не подумал о том, что вся эта затея – дурость, не больше. Как тут приманивать, когда волчица была неизвестно где, у чёрта на куличиках?!

Но разве не сказано, что охота пуще неволи? Прикрыв рот сложенными в горсть ладонями, Егор завыл. Заунывный вой покатился над болотом, и Егор тут же убедился, что получается не хуже, чем раньше: кто-то, доселе невидимый и неслышимый, сорвался неподалеку с места и пошёл ломиться сквозь чащу. Скорее всего это был лось, испуганный внезапным воем и теперь уходивший от него без оглядки. Подождав, пока затихнет треск, Егор снова завыл, выводя на одном вдохе руладу за руладой и зорко посматривая по сторонам – не шевельнутся ли где кусты, выдавая крадущуюся на зов волчицу. Иногда Егору казалось, что так оно и есть, и он, не переставая выть, напряжённо вглядывался в то место, где, как ему мнилось, возникло живое движение, но всё это был обман, результат одного воображения. Оно рисовало волчицу за каждым кустом, за каждой кочкой, и Егор не знал, куда ему смотреть. От этого дёрганья и оттого, что приходилось всё время пристально всматриваться в заросли кустов и осоки, у Егора перед глазами запрыгали зелёные пятна, и он оборвал вой на середине, наконец-то сообразив, что никакая волчица к нему не придёт, хоть ты вывернись наизнанку. Слишком необъятно было болото, чтобы приманивать на голос одну-единственную волчицу. Тут впору было трубить в трубу, да и то неизвестно, дотрубишься ли.

Жаль было уходить с островка, так и не повидавшись с волчицей, но Егор обнадёживал себя тем, что живёт на свете не последний день, авось ещё и встретятся.

Выбравшись из болота, Егор постоял у закраины, раздумывая, в какую сторону повернуть. Было три места, про которые в деревне мало кто знал и где грибы росли сплошняком, как весной одуванчики на лугу, но до одного из этих мест набегало километров пять сверх уже пройденного; в другом водились только для соленья. Егор же хотел набрать на хорошую жарёху, а потому, пройдя немного вдоль болота, свернул на еле приметную знакомую тропку, которая уводила в самую глушь обширного, запущенного чернолесья.

Там, на тихих и светлых полянах, среди мхов и никем не кошенной травы, из года в год вызревали красные, как мухоморы, подосиновики – из всех грибов грибы, по мнению Егора. Одно удовольствие было отыскивать их, срезать острым ножом и укладывать в корзинку, видя, как на глазах синеет грибная ножка на месте среза. А разве не удовольствие – только что вынутая из печки грибная жарёха? От одного запаха у кого хочешь потекут слюнки! И, предвкушая это удовольствие, Егор живо представил себе шкварчащую на вечернем столе сковородку и самого себя, уписывающего за обе щёки обжигающе горящие, пахнущие печным духом грибы.

Окружающее болото мелколесье кончилось, пошли берёзовые и осиновые гривы, которые становились всё гуще; всё реже виднелось небо над головой, и наконец Егор, словно бы опустившись на какое-то чудесное дно, оказался в зеленоватом дрожащем сумраке. Лучи солнца, пробивая его сверху донизу, нисходили к земле наклонными световыми столбами, в которых при полном безветрии, как разноцветная мошка, роилась мельчайшая лесная пыль. Пахло сыростью и прелыми листьями, ноги утопали во мху, и паутинки бабьего лета невесомо садились на волосы и лицо, щекотали кожу, вызывая неодолимое желание чихнуть.

Стали попадаться грибы – сначала поодиночке, потом целыми кучками. В основном это были подосиновики, но иногда в соседстве с ними встречались и подберёзовики. Молодые крепкие грибы Егор брал, мимо старых проходил равнодушно.

Корзинка тяжелела. Можно было, не забираясь далеко, за полчаса нагрузить её доверху и повернуть обратно, но Егору не хотелось возвращаться по старой дороге, где всё уже было знакомо и привычно, и он решил пройти чернолесье насквозь и выйти к деревне с другого конца. Крюк получался порядочный, но Егора это только радовало. Он ходил уже полдня, однако никакой усталости не чувствовал. Наоборот. Ему хотелось бродить и бродить по этим безлюдным полянам, где он так давно не был и где всё казалось невиданным и новым. Тут и там на осинах чернели дупла, и каждое дупло было как тайна, как вход в другую жизнь, о которой он забыл, перестав охотиться; множество запахов и звуков волновало Егора и пробуждало в нём былые чувства и страсти, которые, как он думал, уже угасли в душе и которые, как оказалось, никогда не затухали, а горели сильно и ровно, как ушедший внутрь огонь, которому нужен лишь порыв ветра, чтобы вырваться наружу. В этой свежести и тишине не хотелось даже курить, что было для Егора совсем уж непривычно. Он шёл и шёл, останавливаясь лишь для того, чтобы сорвать очередной гриб.

Впереди из травы высовывалась тёмно-серая шляпка большого подберёзовика. Он явно перестоял и наверняка был червивым, и Егор, проходя мимо, поддел шляпку ногой. И удивился, почувствовав, что ударил не по грибу, а по чему-то твёрдому; что-то странное, ни на что не похожее, выкатилось из травы, поразив Егора непонятным, неживым обликом. Не представляя, что бы это могло быть, Егор нагнулся и рукой раздвинул траву. И отшатнулся: перед ним, наполовину утопая во мху, лежал серый человеческий череп-Егор редко испытывал страх, но сейчас ему на миг сделалось не просто страшно, а жутко, словно к нему прикоснулось нечто такое, чего нельзя и вообразить и что тем не менее существовало и обитало рядом.