Сын Зевса - Воронкова Любовь Федоровна - Страница 44

Теперь Александру только закрепить свою гегемонию в войне против персов, – для этого он и созывает конгресс в Коринфе. Полный нетерпения, лишь уладив дела с Афинами, Александр двинулся с войском в Коринф.

В Коринф собралось много народа. От всех эллинских государств прибыли послы. От всех, кроме Спарты. Спартанцы, как всегда, подчинялись только своим законам.

– Мы не пойдем за чужим полководцем. Мы сами вожди и полководцы. Так нам завещано отцами. И так будет всегда.

На конгресс явился Демий, ученик Платона. Его прислали эллины, живущие на азиатском берегу. Демий горячо убеждал собрание поскорее начать войну против персов, потому что эллинам в Азии живется очень тяжело.

Были здесь и посланники острова Лесбоса, на котором правили друзья персов.

– Эллины там несчастны. Они обречены на погибель!

При большом стечении народа, в присутствии представителей всех государств Эллады, кроме Спарты, был возобновлен союз Эллады и Македонии. Формулу союза скрепили клятвой. Александра провозгласили полновластным стратегом, гегемоном союзных войск.

После конгресса начались пиры и праздники. В Коринф со всех сторон Эллады собрались художники, скульпторы, философы, ораторы… Все они окружали Александра.

– Ученик Аристотеля!

– Победитель при Херонее!

Они ловили каждое слово молодого царя, добивались хотя бы одного его взгляда…

Александр знал, что в Коринфе, где-то в предместье города, живет философ Диоген.

– Здесь ли он сейчас?

– Нет. Он, как всегда, в своем пифосе!

– Диоген не захотел явиться ко мне. Тогда я сам отправлюсь к Диогену!

И царь, окруженный роскошной свитой, отправился повидаться с философом.

В предместье города Карнее, на палестре, Александр увидел огромный, как амбар, поваленный набок и врытый в землю пифос. Возле этого пифоса лежал и грелся на солнце Диоген. Александр поздоровался с ним, тот ответил, не обернувшись. Царь с любопытством смотрел на этого человека, свободного от всех человеческих желаний. Ни богатства, ни славы, ни завоеваний – ему ничего не нужно. Вот он лежит на своем драном плаще – лысый, с косматой неопрятной бородой, прямые пряди нечесаных волос торчат клоками. Увидев перед собой роскошно одетых людей, Диоген лишь слегка повернул к ним свое угрюмое горбоносое лицо.

– Я – царь Александр, – сказал Александр.

– Я – киник[42] Диоген, – ответил Диоген.

– Я слышал, что вы, киники, отрицаете все, – сказал Александр, – и даже богов. Правда ли?

– Боги или не нужны, или вредны, – ответил Диоген.

– А государство? Родина?

– Для меня родина – весь мир.

– Но почему не хочешь ты жить, как все, – в хорошем доме, приобретать богатство, наслаждаться искусством?

– Мне хорошо и в моем пифосе.

– Ну, а где же у тебя семья?

– А на что мне семья?

– Наступит зима, холод. У тебя нет даже очага. Где же ты согреешься?

– Укроюсь одеялом.

Александр, заглянув в широкую горловину пифоса, увидел там старое, в дырах, домотканое одеяло.

– Мы, киники, сильнее природы, – сказал Диоген. – У нас нет желаний, и в этом наше благо. Ничто не может доставить нам горести. Ничего не имея, мы ничего не теряем.

– Диоген, не могу ли я что-нибудь сделать для тебя? – помолчав, спросил Александр.

– Можешь, – ответил Диоген. – Посторонись немного и не заслоняй мне солнце.

Александр засмеялся и отошел.

– Клянусь Зевсом, – сказал он, – если бы я не был Александром, я желал бы быть Диогеном!

Кончились совещания. Кончились праздники. Теперь можно было вернуться домой и готовиться к походу в Азию. Все свершилось так, как хотел Александр.

СНОВА ПРЕПЯТСТВИЯ

Нет, не кончились заботы и неприятности.

Едва он вступил во дворец, едва успел, сбросив плащ, согреть руки у пылающего очага, как Олимпиада прислала за ним, требуя, чтобы он пришел немедленно. Александр и сам пришел бы узнать, как она живет и здорова ли, Он только сначала хотел вымыться после дороги.

Но мать требовала его сейчас.

Он вошел в гинекей с неясным предчувствием какой-то беды. Что-то случилось…

– Александр! – Мать встретила его объятиями, глаза у нее светились от счастья, что сын ее благополучно вернулся, что он у нее такой умный, такой талантливый и такой красивый! Все сделал: успокоил Фессалию, примирился с Элладой и взял в свои руки гегемонию! Он ее опора, ее защита!

Александр глядел на нее ласково, с улыбкой. Он глядел на нее, как смотрит сильный на слабого, – с нежностью и жалостью. Конечно, он ее защита. Александр знал, что у матери много врагов, что многие ее тайно ненавидят… Что поделать, его мать излишне жестока. Но она его мать и самый близкий, родной ему человек. Ей одной он может довериться до конца. А кому еще так поверишь, если даже отец, его родной отец, изменил ему!

– Так что же случилось?

– Я не хотела, чтобы ты узнал это от других, Александр.

– Что случилось?

– Клеопатра умерла.

– Что?

– Она умерла.

Александр заглянул в черные глаза Олимпиады, в которых горел глубокий зловещий огонь.

– Ты убила ее?

– Она повесилась.

Александр гневно нахмурился. На лице и на груди у него выступили красные пятна.

– Ты заставила?

Олимпиада гордо подняла голову.

– Да, я.

– Зачем? – закричал Александр. – Зачем еще эта ненужная кровь? Кому была опасна эта женщина?

– А ты думал, что я могу простить этой рыжей кошке все, что пережила из-за нее? Я не трогала ее. Я просто велела ей удавиться на ее собственном поясе.

Александр резко повернулся и вышел из покоев Олимпиады.

Антипатр, который оставался правителем Македонии на время отсутствия Александра, тоже не обрадовал:

– Фракийцы опять шумят. Геты лезут на нашу землю. Трибаллы разбойничают.

– Опять трибаллы?

– Иллирийцы тоже. Царь Клит, этот сын угольщика, как видно, замыслил захватить проходы к югу от Лихнитского озера.

– Сын угольщика?

– Разве ты не знаешь, царь, что его отец Бардилис, прежде чем стать царем, был угольщиком? Царю Филиппу пришлось немало потрудиться, пока он отбросил этого разбойника Бардилиса с македонской земли.

– Я помню.

– А там еще и тавлентинцы со своим царем Главкием вооружаются. Идут заодно с иллирийцами против нас. Кроме того, слышно, что и автариаты поднимаются на помощь своим иллирийским сородичам, тоже готовятся вторгнуться к нам. Жажда добычи их всех сводит с ума.

– А «вольные фракийцы»?

– Они будут заодно с трибаллами. Боюсь, царь, что и меды не останутся в стороне, и бессы, и корпиллы. Это разбойники, которые даже для разбойников страшны. Царь Филипп не раз отбрасывал их всех и почти покорил – почти, потому что этих кочевников окончательно покорить невозможно. Но все же подчинил и дань наложил. А теперь они решили – Филипп умер, так и бояться им нечего. Даже и трибаллов за их беспримерную дерзость он наказать не успел.

– Значит, накажу их я. Они все забыли, что такое македонское оружие. Скоро они об этом вспомнят.

С трех сторон подступали к Македонии враги, кочевые разбойничьи племена. Как уйдешь в Азию. Границы останутся открытыми, и варвары растерзают Македонию.

Значит, надо теперь же, как только минует зима и весна откроет горные дороги и проходы, двинуть во Фракию войска и усмирить варваров. Филипп умер, Филиппа уже нет. Да, Филиппа нет, но есть Александр! Поход в Азию снова откладывался на неизвестное время.

Всю зиму Александр, не щадя себя, не щадя своих полководцев и войско, готовил армию к походу, тренировал воинов. Он добивался, чтобы фаланга по одному слову команды могла моментально развернуться, сомкнуться, перейти в походный строй и снова построиться в бою. С огромным терпением и настойчивостью он добивался четкости в движениях, точности, быстроты. Он хотел, чтобы эта живая военная машина действовала безошибочно, незамедлительно, не путаясь, не ошибаясь.

42

Киник, или, как теперь говорят, циник, от слова «кион» – «собака».