Сибирский аллюр - Вронский Константин - Страница 34

– Это тебя не спасет! – проскрипел зубами Ермак. Попытался вырвать стрелу из раны и только скорчился от боли. Лишь опытному коновалу под силу вырезать наконечник, а если стрела была пропитана ядом…

– Я прикажу утопить тебя в Тоболе на глазах у Машкова.

– Только за то, что я люблю его?

– Ты, проклятый ублюдок! – Ермак весь дрожал от ярости. – Среди моих казаков содомской любви нет места!

Марьянка медленно поднялась с трупа убитой лошади. Глянула на стрелу, впившуюся в руку Ермака, но решила пока не звать отца на помощь. Не сейчас…

«Час настал, папенька, – подумала она и осторожно огляделась по сторонам. – Я ждала его, но не думала, что все произойдет именно сегодня… Я хотела обо всем рассказать Ермаку, когда мы покорим Сибирь, когда вся Мангазея у наших ног будет…»

– О какой содомской любви ты говоришь, Ермак Тимофеевич?! – громко отчеканила девушка. – За кого Машкова держишь?

– Ты лежал рядом с ним голый! Под одной попоной! – выкрикнул Ермак.

Он хотел наклониться, чтобы левой уже рукой схватить с земли кинжал, но Марьянка оказалась проворнее и отпихнула ногой смертоносное оружие в сторону.

– Но не как мужчина! – спокойно возразила она. – Посмотри на меня, Ермак! Разве я мужчина?

И рванула ворот рубахи.

Притаившийся за тушей убитой лошади Лупин едва сдержал крик ужаса. «Что ж ты делаешь, дочушка, – беззвучно простонал он. – Ведь неладное случится». Он тяжело вздохнул, наложил на тетиву новую стрелу и прицелился в сердце Ермака.

Атаман смотрел на своего посыльного «Борьку» во все глаза. В последних лучах заходящего солнца, отливавших золотисто-алым светом, мерцало белокожее женское тело, висел на точеной шейке крестик, усыпанный речным жемчугом.

– Кто ты? – еле слышно прошептал Ермак. Стрела горела в руке, но вид этого девичьего тела заставлял забывать о боли. О любой боли.

– Марьяна, – она стянула рубаху на груди, торопливо заправила за пояс. – Если завоюем Сибирь, женой Машкову стану, – девушка подошла к Ермаку и протянула кривой кинжал.

– А теперь убей меня, коли так быть должно.

Но как же руку поднять на такую красоту? Ударить ножом в грудь белую? Выстрелить из ружья или пистоля в такое тело? Даже если Ермаком Тимофеевичем зовешься и прослыл жестокостью среди всех, кто приказов атамановых ослушался, – наказать Марьянку за то, что девка она, а не какой-то там оголец Борька, казалось чем-то невозможным даже для Ермака.

– Возвращайся в лагерь, – приказал он, придерживая здоровой рукой раненую. Та предательски дрожала.

– А что с Иваном Матвеевичем станется? – настойчиво спросила Марьяна.

Она спрятала кинжал за пояс, подхватила неизменную красную шапчонку.

Лупин все еще таился в засаде. Вокруг раздавались беспрестанные стоны раненых. Они умирали, и никто не шел к ним на помощь. У кого были еще силы, те ползли по траве, к реке ли, к лагерю ль, в котором вовсю хозяйничали казаки, зажигались костры.

Монахи из Успенской обители ставили большой алтарь, чтобы поутру отслужить благодарственный молебен.

И одного только Вакулы Васильевича им в помощь по-прежнему не хватало. Он благодарственный молебен по случаю победы на свой собственный лад служил… Семнадцать татарочек! Отца Вакулу покорила их ласковость и искусство страсти нежной, их гибкие тела, от которых устать, что пред Богом согрешить, страшно.

– Нет, что за пройдоха, этот князек Таузан! – ворчал радетель душ казачьих перед Господом. – Иметь такой гарем и в силах оставаться, чтоб на коне скакать! Молодец мужик!..

Ермак молчал. Схватился за плечо Марьянки и почувствовал, что боль отдается даже в ногах.

– Поищем Лупина! – сказал он и пошатнулся. – Он стрелу снимет.

– Что будет с Иваном? – упрямо повторила Марьяна.

– Мне подумать надобно… с Богом посоветоваться…

– Это не ответ, Ермак!

– А что ты хотела бы услышать?

– Он – друг тебе и другом навсегда останется!

– Друг? Да он пошел против законов казачества, взял с собой в поход бабу!

– Я была его добычей, когда вы сожгли Новое Опочково!

– Но он умолчал об этом. Он два года лгал мне! – Ермак тяжело дышал. Его движения стали замедленнее. «Если стрела была отравлена, – подумал он, – мне и до лагеря не дотянуть. Даже Лупин с ядом не справится. Что будет с моими казаками? Сможет ли Машков их дальше по Мангазее провести? Он – воин смелый, но атаман ли? Чтоб Сибирь завоевать, ум надобен…»

– Он лгал лишь потому, что защитить меня хотел! – воскликнула Марьянка. Она скинула руку Ермака с плеча и отступила на пару шагов. Без ее поддержки Ермак пошатнулся и с трудом удержался на ногах. – Так это ли преступление?

– Казак…

– Казак! Казак! Есть только Бог на небесах и казаки на земле, а всех остальных как будто не существует вовсе! Али ты не человек, Ермак Тимофеевич?

– Поди сюда и помоги мне… – хрипло дыша, попросил Ермак.

– Нет!

Он глянул на девушку так, словно постичь не мог, что кто-то способен еще на свете сказать ему «нет».

– Ну, и без тебя доберусь! Черт бы тебя побрал! – выкрикнул Ермак с обидой. Сжал зубы и качнулся вперед, прекрасно понимая, что сможет сделать лишь пару шагов, и его силы подойдут к концу. Лагерные костры казались ему сейчас недостижимой мечтой, голоса казачьи доносились откуда-то издалека, словно прибой морской.

«Если все это из-за яда, то я погиб, – понял Ермак. – Погибла моя тысяча, попы, охотники, толмачи, приказчики строгановские. Пропала тогда навеки Сибирь для царя – кто ж еще сможет покорить-то ее?»

Атаман замер.

– Оставь меня одного, Борька или как там тебя, – прошептал он. – Убирайся! Позволь атаману твоему умереть спокойно…

– Я уже спасла тебе жизнь когда-то, – отозвалась Марьянка. – Могу и сейчас. Но если уж вздумаю спасать еще раз, то награды взамен потребую!

– Убирайся! – прорычал Ермак.

От реки приближалась маленькая группа казаков. Они поймали маленьких татарских лошадок и чувствовали себя сейчас самыми счастливыми людьми на свете, громко горланя какую-то песню. Во главе небольшого отряда погонял конька Машков. Сидеть в седле казалось ему более почетным, чем лететь в облаках вместе с ангелами господними, и плевать на обещанное попами вечное блаженство…

– Иван сейчас будет здесь! – спокойно сказала Марьяна.

Лупин в три погибели съежился за тушей убитой лошади, мечтая только о том, как бы в тень по волшебству какому превратиться. Ну, на худой конец – в воина падшего на поле битвы, вон их здесь сколько лежит.

Ермак собрался с силами, лишь бы не упасть. И медленно повернулся навстречу казакам. Машкова он не видел… слышал только его громкий голос.

– Я по-прежнему останусь Борькой, – сказала, как приказала, Марьянка, – а Иван Матвеевич все так же будет твоим другом и помощником первым. Ничего не изменится до тех пор, пока Сибирь нам не покорится и пока не станем мы мужем и женой пред Богом.

– Я бабьих приказов не слушаюсь! – озлобленно выкрикнул Ермак.

– А это не приказ, просьба это нижайшая, Ермак Тимофеевич. Я умоляю тебя… На колени б пред тобой упала, если бы казаком не была! О Сибири подумай… Тебе великое предначертано, а ты со мной из-за ничего рядишься!

Задели ее слова Ермаково сердце или нет? Атаман обернулся к Марьянке и протянул к девушке здоровую руку.

– Помоги мне! – попросил он тихо.

– Так останусь я Борькой?

– Да.

– А Машков?

– Я постараюсь забыть обо всем.

Она вновь подошла к нему, подхватила и потащила по степи. Марьяна верила Ермаку, хотя девушке и не понравилось, как он сказал о том, что постарается забыть. Постарается… как дверь в избу открытая, через которую всегда сбежать можно.

Машков проскакал мимо, так и не заметив их в сумерках. Он во всю мочь горланил песню, болтал ногами, счастье ослепило его настолько, что мир вокруг и не интересовал его вовсе.

Лупин осторожно, на расстоянии, следовал за атаманом и дочерью. Когда они приблизились к лагерю, и казаки, дико размахивая руками, окружили Ермака и Марьянку, Александр Григорьевич тишком проскользнул в шатер гаремный и стащил отца Вакулу с шелкового дивана.