Невезуха на все сто - Яковлева Елена Викторовна - Страница 47

На Пятницкую, на Пятницкую, загорелась я. Как будто это так просто. Где я и где Пятницкая? Я под кривой березой у ворот детского санатория «Ласточка», что в Бессонове, а Пятницкая — в пределах Садового кольца. Вот уж поистине «почувствуйте разницу». А Ингин кошелек на что? Нужно срочно ловить первую попавшуюся колымагу, любую, вплоть до катафалка, и дуть в Москву.

Ну, может, только на минутку в Борщовку заскочить. А на кой ляд? Вещей моих в бабкиной пристройке не осталось по той простой причине, что их у меня вообще нет, ну кроме тех, что на мне, разумеется. Правда, неудобно как-то получается, а с другой стороны, в сложившейся обстановке утомительные интеллигентские заморочки лучше отложить до лучших времен. Вот выберусь из этой передряги (если выберусь) и снова позволю себе искания и метания, примусь с прежним упоением комплексовать и по сто пятьдесят раз на день извиняться за каждый чих, а пока придется потерпеть.

Я так и сделала, поймала машину — старую бежевую «шестерку», насквозь провонявшую бензином, — и отвалила совершенно баснословные деньги за сомнительное удовольствие трястись в ней до Москвы. И водила попался — крепкий дедок-боровик с маленькой, вросшей в плечи головой. Дорогой он то и дело кого-нибудь подсаживал и даже намеревался сделать крюк в семь верст, чтобы завезти чью-то стиральную машину, но тут я запротестовала. Даже у сквалыжности должны быть пределы приличия.

На подъезде к Москве я уже сильно мандражировала, что выражалось в рефлексивном подергивании моей правой ноги. Я вдруг не на шутку обеспокоилась судьбой вновь затеянного мной предприятия в целом и кафе на Пятницкой в частности. Не исключено, что с тех пор, как мы с Ингой ели в нем мороженое, оно могло прекратить свое существование или, к примеру, трансформироваться в платный туалет. А что, такое случается сплошь и рядом. А бывает и наоборот, туалеты превращаются в магазины и даже рестораны, и никто не падает от этого в обморок. А что удивительного, время сейчас такое, эпоха глубоких демократических преобразований.

Впрочем, как выяснилось, глубокие демократические преобразования кафе не коснулись. Оно так и стояло на прежнем месте, чуть-чуть затертое неказистой стекляшкой-парикмахерской. Я стала спиной к кафе, а к улице, соответственно, лицом и огляделась.

И энтузиазма во мне заметно поубавилось, как только я прикинула, сколько вокруг переулков. А в каждом из них, между прочим, масса всяких 000 и ИЧП. Да в длинном коридоре первого же дома их, может быть, сотня напихана. Видела я такое — на каждой двери по табличке: здесь вам обменный пункт, тут — нотариальная контора, а напротив — туристическое бюро, только для вас — увлекательные экскурсии по лучшим турецким барахолкам.

Едва я осознала это, так сразу поставила жирный крест на своей затее и по переулкам таскалась уже так, для проформы. Крутила головой направо-налево, а сама думала, что дальше-то делать? И, как нарочно, ничего путного мне в голову не лезло, ну ничегошеньки. И вдруг — я даже глазам своим не поверила — на самом видном месте черным по белому, точнее, кроваво-красным по нежно-розовому «Смит энд Кривокобылко. Организация конференций, деловых ленчей, обедов…». Что там было дальше, я не дочитала, потому что чуть не заплакала от избытка чувств.

Как выяснилось впоследствии, вывеска, занимающая полфронтона бывшего доходного дома, и была самым солидным атрибутом этой «солидной конторы». Потому что, когда я вошла внутрь, то еле-еле разыскала этих самых Смита с Кривокобылкой, забившихся в самый дальний угол, чуть ли не в каморку под лестницей. И дверь у них была какая-то обшарпанная, в подозрительных липких потеках. Я даже взялась за нее с брезгливой осторожностью. Толкнула и увидела маленький предбанничек, перегороженный двухтумбовым столом с телефоном и компьютером. В предбанничке никого не было, зато имелась еще одна дверь, обитая дерматином, но без опознавательных знаков. Я откашлялась и решительно шагнула вперед. Сейчас я его увижу!

И тут бумаги… Прямо в лицо мне полетели бумаги, и кто-то заорал:

— Да закройте же скорее дверь! Сквозняк! Я хлопнула дверью и грозно свела брови на переносице, готовая тут же ринуться в бой. Пыл мой сильно поостыл, когда я увидела маленького тщедушного человечка, ползающего по полу буквально у моих ног.

— Света, Света… — стонал он, собирая разлетевшиеся бумаги. — Я же сказал, что меня ни для кого нет до обеда. А, черт, я же сам ее отпустил!

— Вы кто, Смит? — спросила я у человечка, чуть наклонившись.

— Нет, я Кривокобылко, — пробормотал он, тяжело отдуваясь.

— Вот и хорошо, — сказала я, а сама подумала: будем надеяться, что отец Ингиного ребенка все-таки Смит. Уж больно неказистым был этот Кривокобылко. Да и фамилия у него, прямо скажем, не дворянская. Ингина девичья Прокопчик и то поблагороднее будет.

— Что хорошо? — Кривокобылко поднялся с полу и отряхнул брюки.

— Это неважно. А где Смит?

— А Смит в Лондоне. — Кривокобылко стал аккуратно складывать собранные с полу бумаги в папку.

— Далековато! — Я даже присвистнула от неожиданности. Такого оборота я не ожидала. Выходит, Ингин возлюбленный — подданный ее величества королевы Елизаветы? Конечно, это лучше, чем Кривокобылко, но мне-то как быть? — Гм-гм, а когда он приедет?

— Не он, а она. Госпожа Анабелла Смит. — Кривокобылко поправил очки на костлявой переносице. — А зачем она вам?

Вот те на, Смит — женщина? Значит, остается Кривокобылко. Ну, я разочарована, очень разочарована. Мне всегда казалось, что у Инги вкус получше, даже покойный Юрис был не в пример симпатичнее этого невзрачного заморыша. Не говоря уже о мистере Тореро. (Что это я о нем, чур меня, чур!) Ну ладно, Кривокобылко так Кривокобылко, в конце концов речь не о нем, а о ребенке. Вот только в голове не укладывается, каким образом от такого замухрышки мог произойти тот кудрявый ангелок, которого я видела у Сони!

— Так зачем вам нужна Смит? — Кривокобылко не сводил с меня настороженных глаз. Может, подозревал в коммерческом шпионаже?

Я его успокоила:

— Смит уже не нужна. А вот вы нужны.

— Я? — удивился Кривокобылко.

— Вы, вы, кто же еще. — Я решительно взяла быка за рога. — Ведь это у вас работала Инга Прокопчик?

— Инга Прокопчик? — Кривокобылко сделал вид, что вспоминает. — А… Лупастенькая такая… А что?

— Лупастенькая… — фыркнула я. — А то, что у этой лупастенькой, как вы изволили выразиться, от вас ребенок.

Кривокобылко как-то странно хрюкнул и заартачился:

— Не может быть!

Ага, сейчас он скажет, что предохранялся.

— Очень даже может!

— Ага, — глупо ухмыльнулся Кривокобылко. — И этот ребенок — вы. Так, надо полагать? Смотри-ка, смешливый попался!

— А вот и не смешно. — Я решительно пресекла происки Кривокобылки. — Ваш ребенок сейчас страдает, а вам хиханьки да хаханьки!

— Мой ребенок, — Кривокобылко покосился на настенные часы в форме балалайки, — в данный момент у тещи и нисколько не страдает. А вы насмотрелись бразильских сериалов до одурения. Вы, наверное, думаете, что я дон Педро, а я не дон Педро…

— Не прикидывайтесь идиотом, — мне было не до шуточек, — про ребенка вы, может, ничего и не знали, но с Ингой-то шашни водили!

— А если не водил? — заупрямился замухрышка.

— Как это не водил? А кто же тогда водил? — разозлилась я. Действительно, кто, учитывая, что Смит — женщина?

— Ну уж не знаю, — развел руками Кривокобылко. — Инга, конечно, барышня красивая, это я признаю, но никаких романов у меня с ней не было. Да у меня у самого жена-красавица…

— Красавица? — усомнилась я и окинула Кривокобылку оценивающим взглядом. Самое большее, на что он тянул, так это на дружескую привязанность, но никак не на африканскую страсть.

— А что? — Кривокобылко обиделся. — Да что это такое, в конце концов! Приходят всякие, оскорбляют… А Инга-то где? Где эта поруганная добродетель?

— Инга… Инга в Швейцарии. — А он остряк, этот Кривокобылко. И потом, если к нему долго присматриваться, то можно разглядеть что-то такое мимолетное то ли в улыбке, то ли в прищуре глаз… Икону с него, конечно, не напишешь, но после третьей рюмки целоваться уже не страшно.