Безрукавка и пес - Ясуока Сётаро - Страница 1

Сётаро Ясуока

Безрукавка и пес

Идея женитьбы принадлежала невестке, но уговорил отца все-таки он. Не знаю, как можно было пойти на такое. Не знаю и не хочу знать. Но только отец дал согласие. Если эта формулировка покажется странной, можно сказать иначе: отец поддержал идею. Очевидно одно: и сын, и невестка понимали, что поступают нехорошо; под знаком молчаливого признания греха и состоялась женитьба отца.

Дело сделано, и что теперь говорить… Но вот что странно: все хлопоты – выбор невесты, смотрины и даже нечто вроде свадебной церемонии – легли на их плечи, но это принесло им странное удовлетворение – возможно, немного облегчило совесть. Сыграли свадьбу, и отец зажил с новой женой. А вскоре от мачехи пришло письмо, подписанное отцовской фамилией, и это было как удар в спину. Его охватило чувство непоправимого. Однако жена, увидев письмо, только спросила:

– Ну как, все в порядке?

– Что в порядке? – грубо буркнул он, не в силах сдержать раздражения. В порядке ли, не в порядке – какая разница? Женитьба отца была единственным выходом из положения, и нечего теперь рассуждать. По правде говоря, неладное-то происходило с ним самим. Когда спустя несколько дней после свадьбы пришли в гости отец с мачехой, он едва заставил себя выдавить пару фраз. А ведь на свадьбе и на смотринах старался изо всех сил, пытаясь поднять настроение, изображал распорядителя. Но когда все было кончено, вдруг накатила тоска, и один вид мачехиного лица приводил в уныние…

– Ты слышал, что она сказала? Про отца? – возмущенно спросила жена, когда гости ушли. – «Он не из тех, кто нравится женщинам»!

– Да? Так и сказала?… – безразлично спросил он, вовсе не притворяясь, будто не слышал: он даже не помнил, что отвечал, что спрашивал сам. Кто ее разберет, может, и впрямь имела это в виду, а может, просто обмолвилась в шутку. Плохо было другое: стоило вообразить недавнюю сцену – расплывшуюся женщину в европейском платье с ярким, не по возрасту, рисунком из дождевых капель, а рядом седого, лысеющего отца, – как начинало стучать в висках и мутилось в голове. Нет, не по себе ему стало еще раньше – когда увидел в прихожей мачехины туфли с толстенными каблуками и тут же, на ящике для гэта, возле зонтика, широкополую соломенную шляпу. Но у него никогда не хватало духу высказать то, что на уме. А потому, когда жена добавила: «Мне кажется, она ошиблась адресом. Скорее, у нее были виды на тебя. Потому и приняла предложение», – он, не зная, верить жене или нет, промолчал, чувствуя себя глубоко уязвленным, и у него окончательно пропала охота размышлять обо всем этом.

Отец с «молодой» женой поселился в Босо, в городке Г., вытянувшемся вдоль побережья Токийского залива. Дом строили местные сезонники – для дачников, – строение было грязным, обшарпанным, но три комнаты с прихожей да дворик – условия вполне подходящие для пожилых супругов. К дворику примыкал пустырь – небольшой клочок земли, где можно было разбить огород или устроить птичник. Отец, обожавший копаться в земле, мечтал арендовать и его, но пока вопрос с женитьбой не был окончательно решен, ограничились домом, и отец перебрался туда.

Однако мачехе новое жилье явно не приглянулось. «Раз невозможно жить поближе к Токио, буду ездить туда в гости. У меня в Токио много друзей», – заявила она. Конечно, от Г. до Токио и обратно можно обернуться за один день, но все же далековато; он и сам понимал, что жить в такой глуши, наверно, тоскливо. Но если снять дом поближе, рядом с Камакура или Дзуси, откуда добираться удобней, почти все деньги, что он выдавал отцу с мачехой на прожитье, уйдут на арендную плату, а то, пожалуй, и их не хватит. Так он им и объяснил.

– Пусть хоть не дом, а чья-нибудь дача, – в который раз заводила разговор мачеха. – Я буду ее сторожить. Лишь бы поближе…

– Уж и не знаю… – увильнул он от ответа, а про себя подумал: дача? Нет уж, увольте. Слишком памятны те времена, когда он с матерью и отцом прожил после войны три года у родственников на даче…

К тому же мысль о многочисленных мачехиных друзьях отнюдь не приводила его в восторг. Сват об этом ни словом не обмолвился, да и ни на смотринах, ни на самой свадьбе речи о Токио тоже не заходило. Про мачеху он только и знал, что родилась она в городишке А., неподалеку от родины его отца, а потом, выйдя замуж, переехала в К. – крохотное местечко в той же префектуре; когда муж умер, мачеха возвратилась в А., с тех пор так и жила там в родительском доме.

В детстве он несколько раз ездил с отцом на его родину, но почти ничего не помнил и совершенно не представлял себе городок А.; ему почему-то казалось, что будущая мачеха непременно должна походить на отцовскую деревенскую родню, чьи фотографии он видел в старом семейном альбоме. И в самом деле, женщина, с которой он встретился на смотринах, а потом и на свадьбе, в общем-то, отвечала его ожиданиям: расплывшимся телом и круглым, точно полная луна, лицом она напомнила ему покойную мать, да и лет ей было столько же, сколько и матери, когда та заболела, не выдержав непосильного послевоенного труда, – пятьдесят с небольшим… А потому женитьба отца на этой толстухе казалась ему предрешенной; ой даже усматривал в этом перст судьбы.

Но теперь стало ясно, что то были всего лишь иллюзии, рожденные желанием видеть жизнь в розовом свете. Во всяком случае, он обманулся, посчитав мачеху скромной провинциалкой. При виде ее наряда – растоптанных туфель на каблуках и соломенной шляпы с такими огромными полями, что, казалось, гигантская птица уселась у мачехи на голове, – его передернуло. Он даже не понял, зачем ей понадобился этот маскарад. А ведь просто-напросто мачехе захотелось пощеголять, и он разобрался не сразу лишь потому, что совершенно неверно судил о провинции. Неистребимый провинциальный дух, исходивший от нелепого платья, был отвратителен, но еще отвратительней – явное презрение провинциалки к провинции, сквозившее во всем мачехином наряде. И он был вынужден с грустью признать, что деревня не лучше города: снобизм везде снобизм.

Море, видневшееся из окна, все больше становилось похожим на море. Еще один туннель – и станция городка Г. В Тиба велись осушительные работы, и вода у побережья была мутная, бурая; за окном тянулся унылый берег с торчащими сваями и дымовыми трубами – топкая черная трясина, похожая на залитый водой карьер; а потом в какой-то миг всплыла серая линия горизонта, и взгляду открылось безмятежное Внутреннее море.

В кресле напротив от самого Токио сидел мужчина в красной спортивной кепочке, но на предыдущей станции сошел вместе с приятелем; на плечах у обоих висели футляры с удочками. Ездят сюда на рыбалку, подумал он, разглядывая обтянутое красной кожей опустевшее сиденье. У него никогда не было увлечений; к рыбной ловле он тоже не испытывал никакого интереса. И то, что на свете есть люди, готовые ради забавы забраться в такую даль, не будило ни зависти, ни удивления, просто навевало раздумья – будто заглянул ненароком в совершенно чужой, незнакомый мир.

– Унылый ты человек! Сделал работу – и выкинь ее из головы, пошел бы куда-нибудь развлечься. Так нет же… – Всякий раз, слыша подобное от жены, он недоумевал: а что в этом плохого? Он с детства не умел использовать время с толком: лучше просто бездельничать, чем развлекаться. Да и работа все дома: читай себе да пиши – люди и так, верно, думают, что не работаю, а развлекаюсь, уговаривал он себя.

Тем не менее ему всегда не хватало времени. И хотя забот было меньше, чем у других, и даже тогда, когда работы не было вовсе, времени все равно не хватало. А в раздумьях о том, почему его нет, уходило оставшееся.