Сент-Женевьев-де-Буа - Юденич Марина - Страница 75

— Эта история не закончена и я должен в ней разобраться Я… понимаешь, это же был мой дед… Или кто он там был на самом деле… — Поляков не заметил, что перешел на ты Голос незнакомца был молод, вероятнее всего, они был ровесниками и он обратился к нему так машинально, более занятый тем сложным и малопонятные еще и ему самому умозаключением, которое захотел вдруг сейчас донести до сознания совершенно незнакомого ему человека — Что значит — не закончена?

Еще несколько дней, и даже часов назад Дмитирий Полков никому и никогда не позволили бы допрашивать себя таким тоном и таким образом, когда собеседник был скрыт от него слепящей пеленой света, он же напротив — в потоке этого света был открыт для полного бесцеремонного весьма, судя по манере собеседника вести беседу, обзора Но теперь все обстояло иначе собственно в ярком свете фар среди невидимых ему черных, зияющих пустотой развалин, присутствие которых он, тем не менее ощущал очень остро, стоял совершенно другой Дмитрий Поляков. Неверным, в то же время, было бы предположить, что под напором захлестнувшего его шквала бед, страданий и явлений, с осознанием которых психика нормального человека, вряд ли могла справиться без серьезных для себя травм и потерь, Поляков оказался сломлен окончательно, растерян и потерян, а потому теперь труслив, податлив чужой воле и не способен постоять за себя. если придется Напротив, неведомое ранее ощущение принадлежности к гигантскому, неограниченному рамками материальных форм, миру давало ему теперь ощущение огромной собственной силы, однако силы, настолько мощной и всеобъемлющей, что она просто обрекала его быть добрым, исполненным терпения и смирения. И Поляков продолжал отвечать незнакомцу, медленно и четко произнося фразы, словно втолковывая что-то ребенку, пытаясь донести до него то, что еще только начинал понимать сам.

— Я и пытаюсь сейчас это понять. Около месяца назад, в Париже… — и Поляков коротко, и почти уже привычно для себя рассказал незнакомцу всю историю, положившую начало его теперешнему, чудному преображению, расставляя нужные акценты в тех местах, которые, как правило, были не очень понятны посторонним слушателям и предваряя возможные вопросы — он словно повторял пройденное.

Незнакомец слушал его, не перебивая. Более того, к конце краткого повествования Полякова о своих французских злоключениях, он, наконец, выключил фары своего джипа, и теперь они были более или менее на равных, если не брать конечно в расчет, короткий десантный автомат на коленях незнакомца, который впрочем Полякову был не виден, но он хорошо помнил отчетливый лязг оружейного затвора, собственно и обозначивший ему в темноте постороннее присутствие. В остальном же, они почти сравнялись: в густом мраке наступившей южной ночи оба были практически неразличимы, а в наступившей незаметно для обоих тишине — ветер смолк, а Бес вместе со светом фар выключил и двигатель машины, каждый отчетливо слышал не только слова, но и малейшее движение и даже дыхание другого — А ты? — закончив свой рассказ, Поляков обратился к незнакомцу, полагая, что теперь он вправе рассчитывать теперь, если не откровенность, то, по меньшей мере, на некоторые более ли менее внятные объяснения — Что — я?

— Ты, очевидно, тоже друг Алексея и это ваш общий друг погиб здесь?

Правильно я понимаю? То есть ты был в читсле тех, кто начал это частное расследование?

— Нет. Не правильно. Я — ни в каком числе не был. И вообще — я один.

Понимаешь? Я один потерял здесь друга. Артемьев? — Да, мы оба и я, и Ахмет — мы, ну… скажем так, работали с ним иногда. Он был толковым журналистом, и я поручил ему провести это, как ты говоришь, расследование — То есть — нанял?

— Ну… можно сказать и так, но лучше — попросил. И еще я попросил найти и привезти сюда тебя.

— Меня?

— Ну, мы тогда еще не знали, что это именно ты. Просто потомков этого чекиста — Зачем?

— Чтобы убить — Понимаю Отвечая откровенно, просто потому, что он не видел никаких причин этого не делать, Бес ожидал какой угодно реакции этого Полякова, и даже рука его машинально чуть плотнее прижалась к прикладу короткого легкого автомата.

Однако прозвучавший ответ его поразил — Понимаешь?

— Да, понимаю, конечно — И что же — «конечно» — ты понимаешь? — чувства Беса были в смятении.

Он не мог понять, издевается ли над ним внук кровавого чекиста ( это объяснение было самым легким и лежало на поверхности) и от того так спокойно и с каким-то безразличием даже рассуждает о том, что касается его собственной жизни. Или — это Бес чувствовал смутно, этот странный русский понял что-то такое, что только смущает, его, Беса, являясь туманными намеками и неясными образами. Оттого и вопрос прозвучал двойственно — с угрозой и издевкой — с одной стороны, и почти с откровенным, каким-то даже детским изумлением — с другой — Мой дед, хотя я совсем не уверен теперь, что должен так называть его — нет, не потому, что он оказался отъявленным подонком — отказываться от родни, какой бы она не оказалось — последнее дело. Я не уверен в другом — был ли он человеком в прямом смысле этого слова, и потому мог ли быть кому-либо вообще дедом, отцом, братом, понимаешь, какое дело? Но это сложно, я даже не могу этого ясно сформулировать. Поэтому будем говорить — мой дед.

Так вот, мой дед породил зло, зло страшное, и потому наделенное страшной силой, и спустя семьдесят лет это зло каким-то образом снова вернулось на землю и убило твоего друга. Я так понимаю, что самое обидное и даже оскорбительное для тебя и для его памяти, кем бы он не был, должно быть то, что оно, это зло убило его случайно, просто потому, что он попался, что называется, под руку. На самом деле, ему нужен был я, оно искало меня, так же как и ты, меня — как потомка палача. И нашло, в Париже…

— Как просто ты все объясняешь. Откуда тебе знать такое? И почему же оно, как ты говоришь, не убило тебя в Париже?

— Просто. В мире вообще, как я понял, все просто — сложности и всякие непонятности придумывают одни люди, что бы легче было обманывать других А знаю откуда? Ничего я толком не знаю. Но была одна женщина, ее, кстати, разыскал твой Артемьев. Она, похоже, что-то в этом понимала, мне пыталась объяснить, да и сюда летела, с тем, чтобы разобраться на месте, но… ты сам знаешь, что произошло с ней, и с ними, со всеми Я кстати думаю, вернее знаю даже, это все тоже зло, которое гуляет теперь по миру…

— Нет, это два молодых идиота, за которыми я не усмотрел…

— Нет, эти два, как ты говоришь идиота, только исполнили его волю Подожди, ты сказал — не усмотрел? Так значит, ты…?

— Да, меня зовут Беслан Шахсаидов. Можешь называть меня Бес. Это мои люди взорвали самолет. Но клянусь Аллахом, я их не посылал. Говорю — два идиота…

— Вот и познакомились. Конечно, зачем тебе было взрывать самолет, ты ведь тоже хотел во всем разобраться — Хотел. Но теперь уже ничего не выйдет. Так получается?

— Почему же? У тебя ведь была еще одна цель.

— Какая еще цель? А-а, убить тебя, да?

— Да.

— Нет, внук, убивать тебя я не буду — Почему?

— И объяснять тебе я ничего не буду. Просто — живи.

На самом деле Беслан как раз, наоборот, хотел объясниться с внуком проклятого чекиста. Неприязни к нему, как не странно, он не испытывал — напротив человек этот был ему симпатичен, понятен, и он действительно хотел бы не только объяснить ему, почему у него пропало всяческое желание убивать его теперь, но и вообще обсудить с ним все то странное, что творится — так выходило, что с ними обоими, последнее время. Более того, впервые с того момента гибели Ахмета, он испытал желание говорить о своих переживаниях с другим человеком. Но, как ни странно и парадоксально даже, приментительно к Бесу, это не звучит — он стеснялся. Стеснялся того, что не сумеет так, как умел Ахмет и, похоже, умеет этот человек, высказать, что творилось у него в душе, сформулировать свои мысли, чтобы они стали понятными этому странному русскому, стеснялся самих этих мыслей и вообще сомнений, которым в душе мужчины и воина — так учили его старшие — нет, и не может быть места.