Повесть о доме Тайра - Монах Юкинага - Страница 79

79

Не знаешь, что делать, когда увяданье грозит побегам глициний?[508]Одна лишь осталась надежда —на милость весеннего солнца...

Канцлер подозвал ближе сопровождавшего его слугу Таканао.

— Как приглядишься ко всему, что ныне творится в мире, — сказал он, — то видишь — хоть это императорский поезд, но государя Го-Сиракавы все-таки с нами нет... Кто знает, что нас ждет впереди? Как полагаешь?

Услышав эти слова, Таканао переглянулся с погонщиком, и тот сразу, смекнув что к чему, повернул карету и погнал вола вскачь. Карета понеслась, как на крыльях, по дороге Омия в северном направлении и вскоре подкатила к храму Полного Постижения, Тисокуин, близ Северной горы Китаяма.

11. Корэмори покидает столицу

Увидав бегство канцлера, один из вассалов Тайра, Морицугу из Эттю, хотел было помчаться вдогонку, дабы заставить его вернуться, но ему не позволили это сделать, и Морицугу пришлось нехотя подчиниться.

Князь Корэмори в душе давно уже готовился к тому, что рано или поздно роду Тайра придется покинуть столицу, но когда этот час наступил, его охватило великое горе. Супругой князя была дочь дайнагона Наритики из усадьбы Накамикадо. Как осыпанный росой цветок персика, прекрасен был ее лик, белила и румяна еще ярче оттеняли блеск глаз, а длинные черные волосы напоминали волнуемые ветром гибкие ветви ивы — казалось, в целом свете не сыщешь другой такой красавицы! У князя были дети — юный господин Рокудай, десяти лет, и восьмилетняя дочь. Все трое плакали и молили князя не оставлять их.

— Я не раз говорил тебе, — сказал князь, обращаясь к супруге, — что мне придется бежать на запад вместе со всем нашим родом Тайра. Я хотел бы никогда не разлучаться с тобой, куда бы ни забросила нас судьба, но враги подстерегают нас в пути, навряд ли мы проедем спокойно... Помни, даже если ты услышишь, что я погиб, не смей и думать уйти в монахини, принять постриг! Снова выходи замуж, устрой свою жизнь и воспитай наших деток! Не может быть, чтобы не нашлось на свете доброго человека, он тебя пожалеет! — так утешал он супругу, но она, не ответив ни слова, закрыла покрывалом лицо и молча упала наземь. Когда же князь Корэмори уже хотел было удалиться, она уцепилась за рукав его одеяния и сказала:

— В столице нет у меня ни матери, ни отца! За кого мне выходить замуж, если вы нас покинете? Вы сказали: «Выходи замуж!» Горько и обидно слышать эти слова! Вы любили меня, ибо союз наш предопределен еще в прошлых рождениях; кто же, кроме вас, меня пожалеет? Разве мы не клялись друг другу вместе уйти из жизни, как исчезают капли росы на одной и той же равнине, вместе сойти на дно морское, в одну и ту же пучину? Неужели все эти клятвы и ласки на ночном ложе любви были ложны? Но будь я хотя бы одна, — что ж, может быть, я смогла бы смириться... Я осталась бы здесь, в столице, считая, что быть покинутой мужем — такова уж, видно, моя скорбная участь... Но как быть с детьми, кому доверить о них заботу — вот что вы мне скажите! Вы бросаете нас — о, как это обидно и больно! — так говорила она, упрекая мужа и сокрушаясь.

— Твоя правда, — отвечал ей князь Корэмори, — мне было пятнадцать, тебе тринадцать, когда мы впервые полюбили друг друга. С тех пор мы готовы были вместе пойти в огонь и в воду и поклялись не разлучаться до самой смерти! Но сейчас, в тяжкий час испытания, когда я ухожу на войну, немыслимо взять тебя и детей с собою, подвергать вас лишениям, обречь на скитания, где повсюду подстерегает опасность, даже самая мысль об этом для меня нестерпима! Ведь на сей раз я даже крова для вас заранее не приготовил. Как только мы укрепимся где-нибудь в глуши, вдали от столицы, я тотчас же пришлю за вами! — И, сказав так, он решительно встал и вышел.

У ворот облачился он в панцирь, приказал подвести коня и уже готовился сесть в седло, когда дети — мальчик и девочка — выбежали из дома и приникли к отцу, ухватившись за края его панциря.

— Куда же ты едешь, батюшка? И мы с тобой! И мы тоже! — горевали и плакали дети. И князь Корэмори, ощутив с новой силой, сколь всесильны узы любви, коими человек привязан к земной юдоли, совсем пал духом.

В это время в ворота въехали на конях пятеро его младших братьев — старший военачальник Сукэмори, офицер Левой стражи второго ранга Киёфуса, офицер Левой стражи третьего ранга Аримори, Тадафуса, вельможа Танго, и Моромори, правитель Бит-тю. Осадив во дворе коней, они наперебой принялись укорять Корэмори:

— Императорский поезд отъехал уже далеко! Что ж ты медлишь?

Вскочил тогда на коня Корэмори и совсем уже собрался уехать, как вдруг повернул коня вспять, подъехал к краю помоста и рывком приподнял кончиком лука плетеную бамбуковую завесу.

— Взгляните сюда, витязи, — воскликнул он. — Так велико горе этих малюток, что против воли я задержался! — И, не договорив, он заплакал; братья, ожидавшие во дворе, тоже все прослезились.

У князя Корэмори были вассалы, братья Сайтоо, Го и Року. Старшему Го исполнилось девятнадцать, младшему Року — семнадцать. Ухватившись с обеих сторон за повод княжеского коня, они умоляли: «Возьмите нас с собой, мы пойдем за вами повсюду!»

— Когда ваш отец Санэмори уходил на войну на север, — отвечал им князь Корэмори, — вы тоже просили его взять вас с собой, но он сказал: «Я знаю, что делаю!» — и велел вам остаться, сам же в конце концов пал в сражении в северных землях... Опытный, мудрый воин, он заранее предвидел участь, ожидающую дом Тайра! Ныне я оставляю здесь сына моего Рокудая; нет никого, кроме вас, на кого бы я мог положиться, кто позаботился бы о нем! Поэтому оставайтесь вопреки всем доводам сердца, — тогда и я буду спокоен! — И братья Сайтоо, не в силах возразить князю, сдержав слезы, остались.

— Никогда, никогда не могла я подумать, что вы столь жестоки! — воскликнула супруга князя и, упав ниц, зарыдала, в отчаянии катаясь по полу. Мальчик и девочка, все служанки выбежали из дома и, не стыдясь людей, кричали и плакали в голос. Навсегда остались звучать у князя в ушах эти рыдания; они слышались ему в плеске волн на Западном море, в свисте ветра над безбрежным морским простором!

Покидая столицу, Тайра разом предали огню, сожгли дотла весь посад Рокухары, Усадьбу у Пруда, усадьбу Комацу, дворец на Восьмой дороге и другие строения — больше двадцати усадьб и дворцов вельмож и придворных, дома всех вассалов, а в квартале Сиракава — больше сорока — пятидесяти тысяч жилищ простых людей. Все, сгорев, обратилось в пепел!

12. Императорский выезд

Многие из сгоревших покоев удостоились в прошлом августейшего посещения, сам император бывал здесь.

Камни остались в золетам, где Феникса высилась зала[509].Выбоины от колес —там, где прежде карета стояла.Сколько прекрасных принцесс,царедворцев когда-то съезжалосьВ этот чертог, где звучитбури стон, пробуждающий жалость!Веет печалью в садахпри покинутом женском покое. Будто слезами, кропитих вечернее небо росою.Стены в убранстве зеркали на ширмах узоры нефрита Стали добычей огня.Драгоценная утварь разбита. Даже сторожек лесныхне осталось в угодьях, где птица,Рыба, непуганый зверьна приволье любили резвиться. Множество пышных палат,где первейшие жили вельможиВплоть до министров, князей,что к монарху пресветлому вхожи, — Все, услаждавшее взор,что века богатело и крепло, Пламени обречено,стало грудами угля и пепла. Жерди, солома, камыш —все бессчетные смердов жилища, Верных вассалов дворыбыли отданы пламени в пищу, И трепетали сердцаперед страшным всевластием рока, Что низлагает владыки державы карает жестоко. Так и в былые годапогибали великие страны: Росные травы взрослина руинах твердыни У-вана[510]. Циньской империи мощь,безнаказанным злом одержима, Пала, и стольный Сяньянзапылал в черном облаке дыма[511]. Строили Тайра в горахна крутых перевалах заставы, Чтобы с заставой Ханьгу,с Сяошань им соперничать славой[512].Грозной оградой засекощетинились горные склоны. Северных варваров рать[513]прорвалась, разметала заслоны. Словно Цзиншуй и Вэйшуй[514],были реки в горах, но преграды Не убоялись в путисупостатов восточных отряды.Ведал ли кто, что придетчас для Тайра бежать из столицы,Повесть о доме ТайраЧтобы в безвестных краяхпо лачугам убогим селиться? Им ли, привыкшим блюстипри дворе церемоний порядок, В западных весях сноситьдикость нравов и грубость повадок! Равные славой именбогу водной стихии, Дракону, Что, восседая меж туч,неподвластен земному закону, Стали подобны онимелкой вяленой рыбе на низке[515].Кто из великих досельопускался с вершины столь низко? По мановению вмигчередуются радость и горе, Недолговечный расцветувяданьем сменяется вскоре.Тяжко порой провожатьдаже день, вытесняемый ночью, Что же о смертных сказать,бренность мира узревших воочью! В годы правленья Хогэнбыли Тайра — как вишня весною,В годы Дзюэй перейдя,стали палой осенней листвою...вернуться

508

«...когда увяданье грозит побегам глициний?» — Фамилия Фудзивара состоит из двух слов — «фудзи» (глициния) и «вара (хара)» (поле, долина, равнина) и означает «поле глициний». Таним образом, в стихотворении содержится намек на то, что семейству Фудзивара угрожает опасность.

вернуться

509

«...там, где Феникса высилась зала». — Фантастическая птица феникс считалась в Китае наряду с драконом символом императора. Дворцовые крыши, императорские колесницы украшали скульптурным изображением феникса. Японцы заимствовали эту традицию. Паланкин, в котором ехал император, украшенный множеством мелодично звеневших колокольчиков, назывался «фениксовым»; считалось, что этот звон «похож» на голос феникса. Зал, где хоть однажды побывал император, называли «залом феникса», голос императора — «голосом феникса» и т. д.

вернуться

510

«...на руинах твердыни У-вана». — У-ван — букв.: правитель царства У; древнекитайское царство У пало под ударами соседнего могущественного царства Чу, в свою очередь завоеванного в III в. до н. э. Циньской империей. Башня У-вана — часть царского дворца Гусутай в царстве У.

вернуться

511

«...и стольный Сяньян // запылал в черном облаке дыма». — В 209 г. г. Саньян был занят войсками полководца Сян Юя, который вырезал население и предал огню дворцы циньского императора. «Пожар не утихал три месяца», — пишет историк Сыма Цянь.

вернуться

512

«Строили Тайра в горах // на крутых перевалах заставы, // чтобы с заставой Ханьгу // с Сяошань им соперничать славой». — Застава Ханьгу (на западе современной провинции Хэнань) — узкий проход в горах (в современной провинции Хэнань в Китае) на восточных подступах к коренным землям древнего царства Цинь. Застава Ханьгу имела важное стратегическое значение в эпоху Циньской и Ханьской династий. Сяошань — горные теснины к востоку и западу от заставы Ханьгу, один из естественных барьеров на дальних подступах к коренным циньским землям (в современном уезде Лонин, в провинции Шэньси).

вернуться

513

«Северных варваров рать...» — «Северные варвары» — термин, заимствованный из Китая. В Древнем Китае все народы, жившие в пограничных с Китаем областях, именовались соответственно «северными варварами», «восточными дикарями» и т. п. В данном случае речь идет о «северных варварах», так как войско Ёсинаки наступало на столицу Хэйан с северной стороны.

вернуться

514

«Словно Цзиншуй и Вэйшуй, // были реки в горах...» — Р. Цзиншуй — приток р. Вэйшуй, впадающей в р. Хуанхэ (в современной провинции Шаньси).

вернуться

515

«Стали подобны они // мелкой вяленой рыбе на низке...» — Сравнение заимствовано из книги древнекитайского философа Чжуанцзы (см. Чжуанцзы, гл. «Вещи вне нас», в кн.: Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая. М., 1967, пер. Л. Д. Поздне-евой). В форме притч иносказательно рассказано о безвыходном положении человека; помощь попавшему в беду надо оказывать немедленно, в противном случае «...лучше уж искать меня в лавке с сушеной рыбой!» — говорит прохожему погибающая от безводья рыба в ответ на его обещание на обратном пути принести воды.