Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта - Страница 10

Старый барон редко когда сталкивался с Христиной; он очевидно желал быть к ней добрым и внимательным, но внушал такой непреодолимый ужас бедной девушке, что та старалась по возможности держаться в стороне каждый раз, как старик посещал дочь. Что же касается молодого барона, Христина смотрела на него как на одного из тех грубых и свирепых великанов, какие обыкновенно вызывали на геройские подвиги благородных рыцарей, описываемых в романах. Эбергард умел хорошо владеть оружием; он бывал иногда несколько далее своих гор, но познания его были точно также ограничены, как и познания Эрментруды, и глядел он на весь мир с таким же презрением. Но неистощимая доброта молодого барона к сестре, поспешность и готовность, с какими он исполнял все советы Христины, относящиеся к благосостоянию больной, – говорили в его пользу. Большую часть свободного времени Эбергард посвящал Эрментруде; никто, кроме него, не хлопотал и не умел развлечь больную во все время ее болезни. Когда Эрментруда показывала ему разные нововведения, сделанные Христиной, и пересказывала ему все, что слышала от своей новой подруги, – брать внимательно вслушивался, радуясь и удивляясь в одно и тоже время удивительной перемене, совершившейся с его маленькой сестрой. Любопытство, с каким он слушал иногда эти рассказы, доказывалось вопросами, какие он предлагал Христине. Конечно, барон не восторгался красотой бледнолицей девушки, но он смотрел на нее, как на одно из тех странных, почти фантастических существ, принадлежащих к иному миру, и в его обращении с сиделкой сестры не было ничего похожего на ту почти обидную фамильярность, какая просвечивала в принужденном, покровительственном тоне старого барона. В обращении Эбергарда было что-то даже робкое; Эрментруда смеясь говорила Христине, что брат ее как будто боится, чтобы она не околдовала его.

Христина ожидала встретить разбойника, а видела перед собой только дикаря; но ей пришлось убедиться, что в нем был и разбойник.

В замке проведали, что по направлению к Спорному Броду двигается обоз с товарами. Все в замке всполошилось. Собрались воины, лошадей отправили в долину, а в лесу устроили засаду. Осенние дожди уже наполнили потоки, и переезд через брод сделался настолько затруднительным, что грабители могли рассчитывать на хорошую добычу.

Баронесса Кунегунда и прочие женщины замка набежали в комнату Эрментруды, чтоб лучше насладиться предстоящим зрелищем. Сама Эрментруда была также одушевлена, как и другие; но она настолько знала Христину, что не могла рассчитывать на ее сочувствие в этом случае, и слишком ее любила, чтоб обратить на нее внимание матери. Христина ушла в маленькую башенку; она не могла отвлечь взоров от предстоящего грустного зрелища; ею овладела нервная дрожь, и она очень желала бы иметь возможность каким-нибудь образом предупредить несчастных путников. Может быть то были ее сограждане, отправляющиеся в родимый Ульм?

Христина разглядела телеги посреди брода, и нападающих, стоящих на берегу; из соседней комнаты до нее долетали торжествующие возгласы баронессы и ее дочери. Христина видела страшную свалку, торопливое бегство нескольких человек на противоположном берегу: – из воды вытащили добычу, так недостойно завоеванную. Увы! эти возмутившиеся волны вероятно повлекли к Дунаю тела нескольких храбрых и честных горожан, предательски умерщвленных этой ордой разбойников!

Когда Эрментруда ушла с матерью в нижнюю залу встречать победителей, Христина бросилась на колени, обливаясь слезами, дрожа от ужаса и негодования. Она читала молитву и за жертв и за убийц до тех пор, пока послышались шаги сира Эбергарда, подымавшегося по лестнице с сестрой на руках.

Эрментруда подошла к Христине.

– Ну, однако же на нашу долю немного досталось! – сказала она. – Обоз был с бочками вина, там внизу пьяницы натешатся вдоволь. Для меня Эббо мог добыть только вот эту золотую цепочку и эту медаль, что старый купец носил на шее.

– А его самого убили? – спросила Христина. По ее дрожащим, бледным губам можно было догадаться какие чувства волновали ее.

– Право, хорошенько не знаю; я только повалил одного на землю, и снял с него эту цепочку, мне больше ничего и не нужно было, – сказал молодой барон, – а что там с ним сделают другие, не знаю.

– Но, брат и тебе кое-что принес, Христина, – сказала Эрментруда. – Покажи же ей, Эббо!

– Отец посылает вам это в благодарность за ваши заботы о сестре, – сказал Эбергард, подавая Христине запонку, укреплявшую вероятно ленту на шляпе несчастного купца.

– Благодарю вас, барон, я не могу принять, – вспыхнув и отступая сказала Христина.

– В самом деле? – с удивлением спросил Эбергард; потом, подумав, прибавил: – Ведь то были не ваши сограждане, а просто купцы из Констанца.

– Возьми, возьми, Христина, а то отец рассердится, – говорила Эрментруда.

– Нет, сударыня; благодарю обоих баронов, но взять эту вещь я считаю грехом! – дрожащим голосом отвечала Христина.

– Послушайте, – сказал Эбергард, – мы имеем право, – это право владельца, – на все товары, падающие в нашу реку. Это также правда, как то, что я истинный рыцарь!

– Истинный рыцарь! – повторила Христина, дав волю своему негодованию, несмотря на тайный страх. – Обязанность истинного рыцаря помогать слабым и бедным, а не грабить их!

– Христина! – вскричала изумленная Эрментруда. – Понимаешь ли ты, что говоришь? Ты сказала, что Эбергард не истинный рыцарь!

Эбергард стоял молча, предоставив сестре защищать его.

– Что же мне делать? – отвечала Христина со слезами в голосе. – Вы можете меня выгнать из замка, мне только этого и хочется, но я не могу осквернить свою душу, признавая, что грабеж и разбой достойны истинного рыцаря!

– Моя мать прибьет тебя за это! – вскричала взбешенная Эрментруда, и хотела бежать к лестнице.

Но брат остановил ее.

– Тише, Эрментруда; удержи язык. Она мне ничего худого не сделала.

И Эбергард вышел из комнаты. Христина, едва передвигая ноги, пошла в свою башенку, ее беспокоила мысль, что отец может подвергнуться неприятности из-за ее обидной откровенности. Что будет? Не прогонять ли их обоих из Адлерштейна? Если это случится, не бросит ли ее отец в овраг, вместо того, чтоб вести обратно в Ульм? Ах, что если бы она могла с опасностью жизни сойти с этих крутых скал, помочь несчастному купцу, может быть полуживому и лежащему где-нибудь на лугу, бежать с ним, отвести ограбленного в его семейство, и снова очутиться в среде христиан, имеющих страх Божий.

Несколько минут спустя, Эрментруда тихонько отворила дверь, и остановилась у порога.

– Христина, – сказала она, – не плачь, я ни слова не скажу матери. Поди сюда, дошей мой платок; никто тебя не прибьет.

– Я не о том плачу. Я уверена, вы не захотите, чтобы со мной дурно обращались; нет, я плачу о том, что вынуждена смотреть, как проливают кровь, а мне невозможно никоим образом помочь этому несчастному купцу и прочим жертвам.

– Ну, – сказала Эрментруда, – не огорчайся так; я видела людей, которые помогали купцу встать. Но, что за дело нам с тобой до этого купца?

– Я принадлежу также как и он к сословию горожан, – отвечала Христина, понимая, что Эрментруде было бы невозможно растолковать значение поступков отца и брата.

Между тем, Христина не могла без содрогания вспомнить о том, что высказала Эбергарду в минуту жестокой откровенности. Она сошла вниз к ужину с большим беспокойством, чем обыкновенно. «Старый барон, – думала она, – может ожидает, что она будет благодарить его за подарок». К счастью для нее такие простые приемы вежливости были весьма редки в Адлерштейнском замке, и никто не заметил этого упущения с ее стороны. Собеседники были в таком возбуждении, по милости хорошего французского вина, добытого ими, что Христина могла незаметно выйти в залу.

Все чаши были наполнены. Старый барон и его сын поспешили дать вина Эрментруде, и вскоре сир Эбергард, обращаясь к трепещущей Христине, сказал смеясь:

– Ну, а ты, молодая девушка, не хочешь попробовать нашего вина?