Пленный лев - Юнг Шарлотта - Страница 27

– Конечно! Он всегда будет со мной в лагере, и сделается гордостью моих храбрых солдат! Какой император сохранил на всю жизнь свое прозвище, данное ему отцом? Не Калигула ли? Сегодня, как нарочно, все предзнаменования против меня!

– Ну так смейся над ними, смейся до пренебрежения, – и оставайся самим собой! – сказал Джемс. – Поблагодари-ка лучше Бога за счастливого ребенка, коему назначено владеть двумя королевствами, приобретенными мечом его отца и деда.

– Ах! – промолвил Генрих, – Не лучше ли было для него, если бы я теперь был только герцогом Ланкастерским, а тот добрый Эдуард Марчский стоял во главе королевства и армии?..

– Никогда бы он не справился с армией и прохрапел бы все время в Шене, – сказал Джемс. – Если бы, конечно, его допустил до сна герцог Ланкастерский, который, наверно, наделал бы ему не мало хлопот.

Ответ этот рассмешил, наконец, Генриха.

– Это правда: король Эдуард не задался бы задачей перевернуть целый мир! Я уверен, что добродушие его простирается до того, что он совершенно чистосердечно поздравит меня с наследником, будто я не делал никакой несправедливости в отношении его. А ведь по чести, власть над Англией должна бы быть в его руках, а не моих! Если бы только я встретил священника или отшельника, могущего утвердить меня в прежнем убеждении, что именно я, а никто другой, предназначен исполнить предпринятое мной дело, или же убедить меня в моем заблуждении. Ведь Александр, Цезарь, Шарлеман задумывали подобные дела, – и осуществляли их; теперь же церковь и народы только и мечтают о всеобщем возрождении!.. Иерусалим!.. Вселенский собор!.. В былые времена они представлялись мне в самом розовом цвете; теперь же какой-то густой туман, исходящий из крови Ричарда, застилает все передо мной, и слышится мне голос отца, вопрошающий со своего смертного одра, по какому это праву я занимаю его престол? Что будет, если я не окончу начатое мной дело?..

Вдруг он увидел вдали всадника, тихонько пробирающегося по дороге в Париж. Этого было довольно, чтобы придать Генриху бодрости, и он решил, что строгость наказания должна соответствовать вине. Теперь он не упоминал более о сомнениях, тяготивших его, и всецело предался своей обычной деятельности, словно дневной свет рассеял мрак, охвативший его душу.

На обратном пути из церкви, куда все собрались для благодарственного молебна, Джемс стал просить о помиловании провинившихся во время прошедшей ночи, но Генрих был неумолим.

– Если бы они были в состоянии храбро умереть, то не стали бы лгать, как псы! – сказал Генрих, – Теперь же пусть умирают на виселице!

Действительно, в это трудное время единственное средство для благоприятного исхода было в немедленной и самой строгой расправе. Итак, три стрелка были в то же утро повешены.

Призвав в себе йоркширцев, Генрих сказал им:

– Спасибо, господа, глубокое спасибо! Вы на деле доказали шотландцам и французам, каковы бывают истые англичане! На колени, храбрецы мои! Я хочу исполнить данное вам обещание, – посвятить вас в рыцари. Что же вы? Что шепчетесь между собой?

– Да простит нам ваше королевское величество, – сказал Китсон, – но ведь мы не заслужили еще рыцарских шпор: мы только неподвижно стояли на одном месте.

– Хорошо было бы, если бы все умели также неподвижно стоять на своем месте! – ответил Генрих. Какие еще препятствия удерживают вас? Если дело идет о деньгах, то не беспокойтесь, я снабжу вас из собственного кармана.

– Нет, сир, нет! – вскричали они грубыми голосом.

И Китсон принялся разъяснять затруднение:

– Видите ли, сир, – сказал он. – Вы обещали произвести в рыцари первого из нас, отличившегося на поле битвы. А теперь производите нас обоих вместе! Значит, таким образом, дело наше в отношении миссис Алисы Минешелль ни на шаг не подвинется вперед. Вот мы и решили просить вас дозволить нам поединком покончить это дело.

Генрих разразился громким смехом и ответил со своей прежней веселостью:

– Ни за что не допущу я, чтобы храбрецы, способные не отступить ни на шаг, таким глупым способом рисковали своей жизнью. Если дама вашего сердца не может сама сделать выбор, то вам следует сражаться против французов до тех пор, пока один из вас не ляжет на поле брани, и тем предоставить другому право жениться беспрепятственно. На колени же! Пусть праздник вашего посвящения в рыцари совпадет с праздником рождения моего сына.

Таким образом сэр Кристоф Китсон и сэр Гильом Тректон были произведены в рыцари. Их неловкость и грубые выходки возбудили всеобщий смех у окружающих, и весь день придворные потешались, остря над новоиспеченными рыцарями. Генрих хохотал не менее других.

– А нас то и обошли! – сказал Малькольм Ральфу Перси. – Будто мы менее этих парней заслужили честь быть произведенными в рыцари!

– Помилуй! – вскричал Перси. – Я бы обиделся, если бы меня вздумали поставить с ними на одну доску! Да кроме того, они выказали гораздо более храбрости, чем мы: ведь они уверены были в измене, а мы убеждены были в противном! Нет! Нет! Я хочу заслужить себе шпоры в бою, а не за неподвижное стояние!

Малькольм замолчал: ему не хотелось пояснять Перси, что дело это он считал для себя великим подвигом, и потому, не на шутку был оскорблен, что его обошли наградой; он вообразил себе, что рыцарское достоинство должно непременно сблизить его с Эклермондой.

«Свет мира! – повторял он себе. – Не есть ли эта девушка осуществление той грации и лучезарной красоты, коими освещается поэтическая идея о рыцарстве!»

ГЛАВА VIII

Взятие Мо

Майское солнце освещало своими яркими лучами окрестности Мо, в то время, как из самого города, изнуренного продолжительным голодом, выходила депутация для переговоров о мире с английским королем Генрихом V. Осада кончилась, – продолжалась она около семи месяцев.

Генрих не имел обыкновения принимать строгие меры в отношении покоренных городов, но на этот раз он настоятельно потребовал выдачи ему предводителя разбойничьих шаек, Воруса, и двух главных его помощников для достойного по их делам наказания. Воины, с честью сражавшиеся за дофина, должны были внести за себя выкуп, как военнопленные – дано было обещание не притеснять обывателей города, если те согласятся дать присягу в верности королю Генриху, как регенту Карла VI, и признают его наследником короны Франции.

Депутаты согласились на все предложенные условия, и следующий день назначен был для сдачи города.

Оставалось устранить самое главное затруднение, испытанное, впрочем, Генрихом при сдаче Гарфлера, Руана и других городов – удержать собственных солдат от грабежа, считавшими это законным правом победителя, неприятеля – естественной добычей, а все невзгоды, испытанные при осаде укрепления – как предлог для варварских злодеяний. Время губительно действовало на английское войско, сделавшееся теперь одним лишь скопищем наемных авантюристов, и потому дух хищничества и непокорности овладевал им все более и более.

Генрих провел весь вечер в раздумьях о способе преодолеть это зло. Выло трудно, почти невозможно предотвратить грабеж, способный не только запятнать его королевскую честь, но и посрамить весь род человеческий, и он, бросив взгляд на прошедшее, вспомнил о той беззаботной веселости, с которой торжественно въезжал в Гарфлер, и чувство это приписывал одной лишь неопытности и легкомыслию юности.

Сделав все нужные распоряжения, английский монарх, в полном вооружении, с лисьим хвостом на нашлемнике, торжественно прошелся по торговой площади Мо, и остановившись у большого вяза, принял ключи города. Затем ему от имени Карла VI поднесли меч, и бургомистр поцеловал его руку; наконец, в заключении церемонии, Генрих с непоколебимой стойкостью присутствовал при казни разбойника Воруса и двух его сообщников. Их медленно, в сопровождении священника, провели мимо него со связанными руками. Они должны были быть повешены. То были суровые и надменные люди: уста их не промолвили ни единой мольбы; они вешали на ветви этого самого дуба стольких путешественников, что, конечно, должны были и для себя ожидать подобной же участи.