Бета Семь при ближайшем рассмотрении - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 44

– Хорошо, начальник станции. Ты проверял его на проверочной машине?

Ага, вот она, проверка!

– Прости, о Создатель всего сущего, но я не подумал об этом. Ты сказал мне, что презренный деф…

– Значит, ты не проверял его?

– Прости, о Творец.

– Ты выполнял приказ, и тебя не в чем винить. Я доволен тобой, Четыреста одиннадцатый.

Ну, что ж, кажется, он все сделал правильно. Он нагнулся над ящиком и положил голову начальника стражи так, чтобы ее прикрывали новенькие, еще не бывшие в употреблении головы. Наверное, нужно было действительно расплющить эту гнусную в рабской преданности Мозгу голову и не рисковать, еще не поздно, но чудилась, чудилась Четыреста одиннадцатому какая-то нелепость во всем этом деле. Мозг не мог не знать, что Двести семьдесят четвертый чист перед ним. В нем ничего не было, кроме рабской преданности. И все же послал его в вечное небытие. Только ли чтоб проверить начальника станции? Ведь, если бы Мозг захотел, есть столько способов проверить его чистоту, упаси от них Творец. Просит Творца уберечь его от Творца. Никак не вытравит из себя остатки машинной зависимости. Даже в мыслях, в надеждах, в мечтах полагается взывать к Мозгу, будь он пятикратно проклят…

– Послушай, Иней, я хотел рассказать тебе о том, что вчера случайно нашел, – сказал Густов.

Он никак не мог привыкнуть к неподвижности своих собеседников. Но то, что он принимал за равнодушие, было на самом деле стремлением экономить энергию. Когда иногда платишь за новые аккумуляторы жизнью, поневоле научишься беречь энергию.

– Что же ты нашел?

– Я бродил в окрестностях лагеря и наткнулся на вход в подземелье.

– Ты прошел через пролом в стене?

– Да. Значит, ты тоже спускался вниз?

– Нет.

– Но откуда же ты знаешь про вход?

– Я видел его.

– Видел и не спустился? Ты боялся?

– Нет.

– Но почему же ты не спустился?

– А почему я должен был спуститься?

– Как почему? Разве тебе не было интересно, что там?

– Интересно?

– Ну… Тебе не хотелось узнать, что там внизу?

– Для чего?

– Это трудно объяснить, но ты мог подумать, что там под землей что-то, чего ты не видел.

– Я этого не думал, но даже если бы такие мысли и пришли мне в голову, я бы все равно не стал бы спускаться туда.

– Почему?

– Для чего? Для чего тратить энергию впустую? Если бы я мог предположить, что там спрятаны заряженные аккумуляторы, я бы, конечно, кинулся туда.

– Мы просто устроены по-разному, Иней. У нас очень развито любопытство.

– Что это?

– Нам все время хочется узнать, что там, за по­воротом.

– За поворотом?

– Это просто образ. Нас волнует, будоражит все то, чего мы не знаем.

– Какое странное чувство…

– Порой мне кажется, что это наше наследство, полученное нами от косматых предков. Для них все незнакомое таило или могло таить смертельную угрозу: там мог прятаться враг, оттуда мог скатиться на голову камень, там могло произрастать ядовитое растение, оттуда могла прийти вода и затопить становище. Они все должны были исследовать, во всем убедиться. Мы развили эту привычку. Наверное, без нее у нас не было бы прогресса.

– Прогресс?

– Это движение вперед.

– Зачем двигаться вперед?

– Если ты думаешь, что впереди лучше, ты идешь вперед. Если вы думаете, что впереди не будет этого страшного Мозга и все кирды станут свободными, вы ведь пойдете вперед?

– Конечно.

– Вот видишь, Иней, никуда вам не деться от стремления к прогрессу. Я не философ…

– Что такое философ?

– Мудрец.

– Как Рассвет?

– Да. Я не мудрец, но мне кажется, что ни одна цивилизация не может развиваться, если нет стремления к прогрессу. А стремления к прогрессу не может быть без любознательности. А ты не хотел даже спуститься в подземелье. Знаешь, что я видел там?

– Нет, конечно, Володя. Как я мог видеть, если не был там?

– Я видел там трехрукие куклы.

– Что такое куклы?

– О господи… Это предмет, похожий па живое существо, но без жизни.

– А, понимаю. Когда на производственном центре машины собирают нового кирда, но мозг его еще не заряжен, это кукла?

– Приблизительно. Но кто эти трехрукие?

– Я не знаю.

– Кирды не изготавливали трехруких кукол?

– Нет.

– И живых трехруких?

– Ты непонятливый, Володя. Как я мог видеть живых трехруких, если у нас нет кукол, как ты их называешь?

– Конечно, ты прав. Я подумал, может, вы помните… Нет, Володя. Прости, мне нужно идти.

9

Сколько Крус ни пытался потом сообразить, что именно думал он в тот момент, когда это произошло, о чем вспоминал, что видел мысленным взором, ему никак не удавалось это сделать. В конце концов он решил, что, скорее всего, ни о чем не думал, ничего не вспоминал, ничего не видел. Просто сознание его слегка теплилось на зыбкой границе между временным и вечным небытием. Оно еле пульсировало в огромных магнитных кольцах хранилища, слишком слабое, чтобы думать, слишком сильное, чтобы впасть в вечное небытие. Такое случалось с ним в последнее время все чаще и чаще. Он понимал, что тихо скользит к концу. Конец не пугал, он манил. Жизнь осталась далеко позади, так далеко, что ее уже почти полностью скрыла дымка, непроницаемая для памяти. Когда он умирал, дух его рвался из обреченного тела, он готов был на что угодно, только бы избежать холодной пустоты вечного небытия. И он согласился на Временное хранилище, куда попадало сознание тех вертов, кто хотел ждать второй жизни.

О, их мудрецы так долго обещали им вторую жизнь, что мало кто верил в нее. Но кое-кто и верил. Кто знает может, и впрямь им удастся создавать новые тела, и тогда их сознание, вернувшись в реальный мир, сможет начать новую жизнь в новых здоровых телах.

Верил ли он? Нет, пожалуй, не верил. Слишком много раз говорили они, что вот-вот разгадают тайну жизни. Но почему-то дух его так страшился вечного небытия, в таком ужасе шарахался от края черной пропасти, что он был готов на все. Даже на Временное хранилище. Хотя и во Временное хранилище он тоже не очень верил. Уходили туда многие, но никто никогда не возвращался. А может, и не было никакого Временного хранилища, и мудрецы придумали его, чтобы легче было совладать со смертным томлением духа перед концом.

Какой восторг испытал он тогда, когда сознание его словно всплыло над умершим телом, понеслось по туннелю, в конце которого сиял свет! Он был свободен, он парил. Немощное тело, изъеденное болезнью, сила тяжести, свет, тьма – ничто не сковывало больше его сознание. Освободившись от пут и груза плоти, оно плавало в бесконечных магнитных кольцах Временного хранилища, не зная, где верх, где низ, где одна сторона, где другая.

Он был не один в этом бесплотном царстве свободы. Там были и другие верты – вернее, их тени. Они были тихи и печальны. Они давно уже растеряли восторг, который Крус все еще испытывал. Потом и он стал таким же, как они. Да, он избег вечного небытия, но не совсем. Да, они жили, но жили только в прошлом, только в во­споминаниях. Да, мысль его была жива, она текла широко и свободно, но она не получала новой пищи. Она питалась лишь воспоминаниями, она снова и снова пережевывала их, пока они не поблекли, не потеряли объем, не стали такими же тенями, как и он сам.

Мудрецы все-таки обманули их. Это была не жизнь. Их сознание тихо угасало, они все реже беседовали друг с другом, потому что все, что они могли сказать друг другу, они уже сказали множество раз, все, что можно было вспомнить, вспомнили, все, что можно было представить, представили.

Они тихо мерцали, эти тени теней, и тихо мечтали теперь уже о вечном небытии. Будучи всего-навсего облачком электронов, они по инерции пользовались словами и образами прошлой жизни, и Крус как-то подумал с улыбкой, хотя не мог улыбаться, потому что улыбаться ему было нечем: «Какая ирония – стремиться во Временное хранилище, чтобы избегнуть вечного небытия, а избегнув – снова мечтать о нем».