Дарю вам память - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 50

Он поддел одной ногой старую асу и быстрым, неуловимым движением подбросил ее в воздух. Старуха испуганно пискнула, но он поймал ее и поставил на ноги.

— Пошли.

Стерегущие еще раз осмотрели зал. Боковые глаза у них были открыты, и головы их от этого казались прозрачными в полумраке.

Они вышли, и Лик хотел было броситься вниз, к выходу, но страх сковал его. Конечно, можно было бы успеть сейчас выскочить, пока не пришли другие стерегущие, но его наверняка узнают. Ведь машина-то точно знает, кто совершил величайшее преступление на Онире — поднял руку против машины, да будет благословенно имя ее. Вот тебе и благословенно. Заклинание звучало сейчас насмешкой. Если бы он мог, как старуха, стремиться к смерти… Он бы тогда не стал спрашивать разрешения. Он бы распустил тогда присоски на ногах и рухнул вниз, на каменный пол зала.

Он посмотрел вниз. Пол был далеко, и Лик представил, как лежит внизу с размозженной головой, со сломанными, вывернутыми в суставах ногами. И никто даже не пожалеет его. Кому он вообще нужен? Никому. Уж подавно ни отцу, ни матери. Он им и живой не нужен, а уж о мертвом и подавно не вспомнят. Чуна… Чуна… И вдруг остренькая, колючая мысль кольнула его. Мвшина знала о том, что он хотел стать программистом. Но он же никому никогда не говорил об этом, кроме Чуны. Значит, она предала его. Он же знает, что никто на Онире не имеет нрава хотеть. Хотеть может только машина. Только она может хотеть, одна за всех асов, за мать, отца, Лика, Чуну. Предала, предала… А может, сказала своей матери? Ну и что? То же самое предательство. Теперь он был уже совсем один в холодном и враждебном мире, совсем один.

И таким он показался себе маленьким и заброшенным, что вдруг в малую долю секунды понял кривую старуху, что молила машину о смерти. Как хорошо было бы умереть! И пусть его никто не вспоминает, кому он нужен? Он зажмурил глаза. Сейчас он отпустит присоски на всех четырех ногах и рухнет вниз, и серый холодный пол прыгнет навстречу ему. Ну, чего ж он не падает? Но он не мог упасть, потому что разжать присоски было свыше его сил.

Но так или иначе, сидеть па карнизе здания и ожидать, пока тебя найдут стерегущие, было глупо. Лик прислушался. Тихо как будто. Он уже напряг было мышцы, как услышал жужжание платформы. Жужжание стало громче и вдруг стихло у самой двери. Должно быть, платформа остановилась.

Сейчас войдут. Лик спрыгнул на пол, бросился к выходу и угодил прямо в великана-стерегущего, который уже был здесь.

— Ты что здесь делаешь? — спросил подозрительно великан.

— Я? Да вот услышал, здесь что-то произошло, вот и заглянул…

— Когда это ты услышал? От кого? — быстро спросил стерегущий. — Ну-ка, отвечай. Отвечай, я тебе говорю! — повысил он голос.

Смертный ужас объял Лика. Не понимая, что говорит, он забормотал:

— Господин стерегущий, я проходил по улице, дверь была открыта, я услышал голоса, старушечий голос и еще мужские. Они ссорились…

— Ссорились…

— Они ссорились. Я побежал в лавку, меня мать послала. А на обратном пути снова проходил мимо. Смотрю — никого… Вот я и зашел. Пустите меня, господин стерегущий.

— Помолчи. Пожалуйста, вот в этой кабине, — кивнул он двум асам с белыми знаками пятого сектора на шеях, — надо заменить экран.

— Хорошо, сейчас сделаем, стерегущий, — сказал старший из асов.

— Так, парень, значит, ты шел из лавки?

— Да, господин стерегущий.

— За чем же ты ходил?

— За… рационом.

— Где же он? Ага, молчишь? Думаешь, я ничего не понимаю? Я сразу понял, что ты врешь. Ну-ка, посмотрим сейчас на номер и портрет этого типа, что был в первой кабине. Сдается мне, что…

— Пустите, пожалуйста, меня мама ждет! — жалобно взмолился Лик.

— Подождет.

— Пустите меня, я вас очень прошу…

Но стерегущий не обращал на мольбы Лика никакого внимания. Он втащил его в кабину, надавил на кнопку контакта и проговорил:

— Покажите, пожалуйста, портрет аса, который обращался к машине, да будет благословенно имя ее, перед тем как был разбит экран.

Сейчас покажется его лицо. Стерегущий наклонился вперед, всматриваясь в еще не вспыхнувший экран, и Лик машинально одной рукой толкнул его в спину, а ту, что держал стерегущий, резко выдернул. Стерегущий весил, наверное, раза в три больше Лика, но он меньше всего ожидал сопротивления. Никто на Онире давно уже не сопротивлялся власти, и асы смотрели на стерегущих с трепетом и почтением.

— Ах ты негодяй! — заревел стерегущий.

Но Лик уже выскочил на улицу. Стерегущий был намного сильнее его, но никто не мог сравниться с Ликом в скорости.

Он юркнул за угол, проскочил прямо перед носом грузовой платформы, влетел в какой-то двор и помчался вверх по стене. Мимо проносились окна, а Лик все мчался сквозь чужие запахи, обрывки разговоров и музыки. Карниз крыши горизонтально выдавался в сторону, и Лик, уцепившись за него двумя ногами, вдруг почувствовал, что другие две ноги потеряли опору. Он висел, раскачиваясь, на огромной высоте, и смертное томление охватило его. Еще несколько секунд — и мышцы его не выдержат, расслабятся против его воли, и он рухнет вниз, снова пронесется мимо чужих окон, все быстрее и быстрее, пока не шмякнется о серый асфальт внизу. Нет, нет! Судорожным усилием он подтянулся и перевалился через край. Сердце его колотилось, ноги дрожали. Он отполз от края крыши и бессильно привалился к антенне.

ГЛАВА 2

Наступил вечер, а вместе с ним пришли и сырые, холодные ветры, которые всегда дуют по вечерам на Онире. Они мчались по пустым улицам, с злобным посвистом кружили обрывки бумаги, вздымали тучи пыли.

Лик сидел на чердаке. Здесь было не так ветрено, но все равно сквозняки гуляли по пыльному низкому помещению, и холод все больше сковывал его тело.

Удивительное дело, только что, совсем недавно, поднял он в слепой ярости контактный ключ и изо всех сил ударил по экрану, а кажется, что было это бесконечно давно, что бесконечно давно сидит он на промозглом, холодном чердаке, сидит в темноте, один, никому на всем свете не нужный. Может, только стерегущим, которые, наверное, все еще ищут его.

Хотелось есть. Лик представил себе полную горячего рациона тарелку, в который мать добавляла вкусную сушеную траву. Нет, нет, только не думать о еде. И все равно мысли о пище снова и снова приходили ему в голову, и спазмы в животе становились все мучительнее.