Дарю вам память - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 67

И тут же Ивану Андреевичу стало стыдно. Уж не от зависти ли у него ехидство? Кто знает… От зависти ли, не от зависти, но все равно воркующая парочка вызывала у него раздражение. Ну хорошо, нравитесь друг другу — дело ваше, но чего устраивать из этого театр двух актеров? Выставку для чего организовывать?

Завидовать, не завидовать — это все слова, да и не ему, пятидесятидевятилетнему солидному человеку, редактору районной газеты, завидовать этой клоунаде. Ну, а если не зависть, почему сжимается так сердце, томится дух? Может быть, протестует в нем старый солдат? Павел Аристархов сын отправляется в разведку в глубокий тыл врага, а он, человек, прошедший войну, остается здесь начальствовать над двумя влюбленными парочками.

Нет, не останется он здесь, здесь и Татьяна управится. И Александр Яковлевич оказался не так уж тих, как казался…

И сразу забилось сердце, задышалось по-другому. Ну, не задышалось, поправил он себя, так подумалось по-другому. И правда, в точности как тогда, в сорок третьем, как раз перед нашим наступлением на Курской дуге, когда шел он с Васей Абиюком и… как же звали этого долговязого, бухгалтером он был до войны в Новосибирской филармонии. Ага, Николай Малышев. Так же колотилось сердце, тот же озноб гонял стаи мурашек по спине, так же было страшно и так же жила в нем уверенность, что все равно он пойдет и сделает то, что было сейчас важнее всего на свете…

Старший охотник открыл глаза. Заснул с чего-то. Ему показалось, что он что-то проспал, и он быстро вскочил на ноги. Что за наваждение! Что у него на голове и что это за оранжевый свет бьет во все четыре глаза? Может, это сон такой снится, что он снова на охоте? На охоте, охота… Что такое охота?

Охота, охота… И слово как будто знакомое, и никак не вспомнить, что же оно значит. Охо-та… Да нет… О-хота? Тоже одни звуки, забавные какие-то звуки. Как музыка, как, например, вой закатного или утреннего ветра: звуков много, а они ничего не значат.

Старший охотник почувствовал страх. Страх поднимался снизу, холодный, цепенящий, тяжелый. Как же это может быть, чтобы он не помнил, как он попал сюда, под это оранжевое небо с двумя маленькими голубыми солнцами, что быстро скользили над головой. Он… Страх сразу накрыл его с головой, превратился в панику. Он… он не помнил, кто он. Кто же он? Он наклонил голову, посмотрел на свои ноги, вытянул руки… Кто же он? Что это у него сбоку на ремне? Приборчик какой-то со стрелкой, красное и желтое деления. Что за прибор такой?

Забыл, все забыл, застонал он про себя и закрыл все четыре глаза. Сон, сон это, страшный, тягостный сон. Надо только покрепче зажмуриться, так, чтобы даже больно стало, досчитать до десяти, и все станет на место. Он проснется, и кошмар пустоты сгинет, разнесется клочьями тумана, что гуляет по городу на рассвете, пока не выметет его утренний ветер. Раз, два, три… Ага, вот же он помнит счет, помнит, что в городе по ночам случаются туманы, что на рассвете их выгоняет утренний ветер. Вот, пожалуйста, помнит же он такие вещи, значит, сейчас досчитает он до десяти, проснется, и все станет на место, он вздохнет спокойно… Он вздохнул. И воздух втягивается как-то не так, как обычно… Ах да, он же в шлеме. А раз он в шлеме, пугливым опосликом мотнулась еще одна мысль, надо посмотреть обязательно на руку.

Ага, конечно же. Он даже засмеялся от радости.

О машина, да будет благословенно имя ее! Ну конечно, манометр. Раз ты в шлеме, нужно смотреть на манометр — на сколько еще дыхательной смеси. И на сколько же? О, еще много… Хватит, чтобы…

Радость была недолговечна. Смеси было много и ее могло бы хватить, если бы он знал, что должен делать. Впрочем, спокойнее. Главное — спокойнее! Раз он в шлеме и небо здесь такое непривычное, значит, он не дома. Дома — это там, где по ночам по улицам ползут туманы, где машина, да будет… Нет, нет, это-то он помнил, он знал, что он ас из Онира и находится сейчас не дома. Но вот кто он, где он и что ему сейчас делать…

Как, как заклясть страх, что опять окутывает его мокрым, зябким туманом? А… может быть, как-то выспросить аса, что стоит рядом с ним? Тоже в шлеме.

— Э… — замычал старший охотник, — ты не думаешь… Ты не думаешь, что нам… э…

— Повинуюсь! — вскинулся второй ас.

— Повинуешься?

— Повинуюсь!

Что он говорит? Что — повинуюсь? И слово-то какое-то знакомое, и смысл он понимает. Повинуюсь — это значит, что слушается. Когда ас хочет сказать, что слушается, он говорит «повинуюсь». И должен при этом выпрямить туловище и смотреть ему прямо в передние глаза. Это-то он помнит. Но вот зачем…

Справа, не очень далеко, на пологом холме он заметил знакомые очертания. Ага, это же корабль, на котором они прилетели. Ну конечно же, это корабль. Здесь — чужая планета. И небо чужое, и дышать нечем — все отлично укладывается в сознании. Одно к одному, так и подгоняется. Теперь только не торопиться — и все бессмысленные кусочки картины станут по своим местам, и он все поймет: и кто он, и где он, и зачем он здесь.

Раз он прилетел на корабле и раз у него на голове шлем, чтобы он мог дышать, значит, он вышел из корабля. И, значит, нужно вернуться на корабль.

В нем вдруг окрепла уверенность, что, попав на корабль, он все вспомнит.

— Пошли, — сказал он.

— Повинуюсь, — ответил его спутник.

Они двинулись к кораблю и вскоре подошли к нему. Перед ними открылся люк, и старший охотник с надеждой шагнул в темный овал. Сейчас он войдет и все вспомнит.

— Господин старший охотник, — вытянулся перед ним ас, — Ун Тони и Лик Карк доставили на корабль пять оххров. Все оххры живые, и поля у них сильные.

Ас, стоявший перед ним, был без шлема. Стало быть, и он может снять шлем с головы. Как же это делается? Он поднял руки, задумался на мгновение, но пальцы сами собой отомкнули зажимы, и шлем откинулся на спину. Ас назвал его старшим охотником. Старший охотник… Очевидно, это как-то связано со словом «охота», которое уже приходило ему в голову. По что это такое — старший охотник? И на что им какие-то оххры, тем более живые? А что, если спросить? Похоже, что ас, который тянется перед ним, выпучив передние глаза, должен знать.

— Гм… А зачем нам оххры? И что это такое? — спросил он. Молодой ас нерешительно открыл клюв, закрыл его, снова открыл.