Полная переделка - Юрьев Зиновий Юрьевич - Страница 58

— Нет, Язон. Вода — не люди.

— Это ты тонко заметил.

— Она не прощает предательства…

— Почему?

— Не знаю… Может быть, потому, что на воде лучше думается… Мне нужно идти, Язон.

— Спасибо.

Берман плотно закрыл тяжелую дверь камеры. Они охотятся за ним… Дорого дали бы, чтобы он молчал… «Здесь-то хоть они до меня не доберутся…» Как странно, что человек стремится в тюрьму. Но все ведь не могут быть в тюрьме. Кого же туда? Самых лучших? Самых честных? Самых смелых? А преступники чтобы расхаживали на свободе… Не так уж странно выходит.

Он не умел думать на абстрактные темы, игра воображения утомляла его, как тяжелая работа. Он покачал головой и спустился к себе в кабинет. Как там Шилдс, интересно, объявился все-таки дома или нет? Он позвонил ему домой, но никто не отвечал. Ничего не было известно и в полицейском управлении. Как в воду канул. Испарился. Или удрал… Удрал? Нелепо. Не может быть. Или… Или… А может быть, кому-нибудь понадобилось, чтобы он не пришел сегодня… Но кому, зачем? «Мистер Берман, мы с Шилдсом как раз договаривались подменить друг друга…» Дрожащие руки Каллахэна… «Да и дел-то, мистер Берман: проследить, чтобы еду принесли вовремя, вывести на прогулку…»

Нет, чепуха лезет в голову. Сроду ничего здесь такого не случалось. Тюрьма — это порядок.

А если… Если все-таки… До чего жарко в комнате… Сердце его снова сжала неясная тревога. Ему почудилось, что он слышит скрип открываемой тяжелой двери. Рондол вскакивает, отступает. Но куда? В стену? И он, Айвэн Берман, не помог человеку. Единственному человеку в мире, с кем он любил сидеть в лодке…

Он помотал головой. Нет, так больше нельзя. Он поднялся наверх. Коридор был пуст. Наверное, Каллахэн в другом секторе. Тем лучше. Он быстро набрал шифр на диске замка камеры Рондола, нажал кнопку смены и набрал новую комбинацию. С ленивым чавканьем щелкнул замок. Шесть стальных языков вошли в шесть стальных ртов.

Он быстро спустился вниз. Никто в мире не знал теперь новой комбинации. Пусть он совершит нарушение порядка — все равно он пока не впишет шифр в книгу. В его черепе номер будет спрятан надежнее. Еду Рондол все равно получит, а без прогулок пока обойдется.

Берман почувствовал огромное облегчение. Будто сбросил с плеч груз. Можно было отдохнуть. И сесть за проклятую сводку.

Каллахэн посмотрел на часы. Через десять минут прогулка. Пора. Пусть. Первый и последний раз. Его это не касается. Не он, так Шилдс согласился бы У него дети, а у Шилдса нет. Да нет, ничего они с ним не сделают… Явится… Явится… Как это явится? Нет, нет, нет. Не-ет, это невозможно. Как же так? Ведь это Шилдс дал нож Льюку Поусту. Он, он… Как это, интересно, портсигар играет, когда его открывают? Тара-тара-тара….. там-там… Тари-тара-тара-там-там… Забавно. Не думать ни о чем. Не думать. Выключить. Повторять только мелодию: тара-тара-тара-там-там… Он его ударит, наверное, в живот. Тара-тара-тара-там-там… Они всегда наносят удар в живот. Несколько ударов. Тара-тара-тара-там-там…

Он набрал шифр замка камеры Поуста. Замок открылся, и он вошел и камеру Льюк несколько раз потянул носом — принюхивался, что ли? Или у ною насморк?

— Ну? — сказал он.

— Вот держи, — Каллахэн протянул было нож, но вспомнил, что забыл обтереть рукоятку. Это что же? Оставил бы свои отпечатки? Он вытащил трясущимися руками носовой платок и начал тереть ручку. — Я… вот…

— Давай. — Поуст критически осмотрел нож, взял его в руку, взвесил, покачал и вдруг стремительно ударил им в живот Каллахэна. Нож остановился буквально в нескольких дюймах от тела. Поуст посмотрел на лицо дежурного и засмеялся. — Ишь как побледнел… Надо ж приладиться… Ты мне его покажешь, этого?..

— Он выйдет из двадцать второй камеры… Тара-тара-тара-там-там…

Теперь вздрогнул Поуст.

— Чего это ты поешь? Псих, что ли?

Боже, что с ним творится, голова как чужая, плывет куда-то…

— Это я так, ничего…

— А…

Они вышли в коридор. Тишина. Серый металл и серый пластик. Который скрадывает шаги. Тара-тара-тара-там-там… Не иначе как в нем устройство какое-то. А то как же он будет играть? Двадцать вторая камера. Палец в наборный диск замка. Фу ты, черт, зацепился заусенцем за край диска. Больно. Не забыть бы обрезать этот проклятый заусенец, а то уже второй день он цепляется за все на свете. Два—один—один—четыре—пять—семь. Он потянул за ручку. Дверь не открывалась. Что за чертовщина? Он точно помнил номер. Ну-ка, еще раз. Наверное, он не до конца набрал комбинацию. С ним это бывало. Начнешь набирать телефон и вдруг посредине забудешь — набрал какую-то цифру или нужно ее еще раз набирать. Два—один—один — так, медленнее, не спешить, тщательнее — четыре—пять, — сейчас он наберет последнюю семерку, и замок щелкнет. Семь. Тишина. Серый металл двери. Серый потолок, серый пластик пола. Он потянул на себя ручку. Дверь не открывалась.

— Скоро? — спросил Поуст. Он шмыгнул носом за спиной у Каллахэна. Где он мог простудиться? Странно.

Он знал, что произошло что-то страшнее. Сейчас появится Фалькони. Друг детства. Спереди и сзади. Сверху и снизу. Две пачки. По двести пятьдесят купюр в каждой…

Он снова набрал номер. Замок не открывался. Он забарабанил кулаками по металлу.

— Что случилось? — послышался голос из-за двери.

И все из-за этого мерзавца. Мерзавец! Падаль! Отброс! Что он сделал такого, что Рондол мстит ему?.. Ну что ему надо? Получи нож в брюхо, и дело с концом. Не мучай себя и других. Раз уж так получилось, не тяни, откройся, прими руки от живота. Не мучай ты себя и других. Господи, пронеслось у него в голове, при чем тут Рондол?

— Ничего, — сказал он.

— Так как же? — спросил Поуст. Глаза у него были напряженные и немигающие. Как у змеи. Он шмыгнул носом и медленно облизнул сухие губы. В мелких трещинках.

— Идите к себе, Поуст. Прогулка пока отменяется. Потом…

Потом, потом, потом, подумал Каллахэн, тара-тара-тара…

Надо будет вымыть машину, подумал Айвэн Берман, въезжая в подземный гараж. Хотя на улице такая слякоть, что через пять минут машина будет еще грязнее, чем до мойки. Разве что попросить Чака? Пусть парнишка заработает лишнюю монету.