Капитан Невельской - Задорнов Николай Павлович - Страница 104

Книга вторая

Часть первая

Снова в море

Я вижу: вздымая хребты,

Чернеясь, как моря курганы,

Резвятся гиганты киты,

Высоко пуская фонтаны.

Предчувствуя славный улов,

Накренясь до рей над волнами,

Трехмачтовый бриг-китолов

Под всеми летит парусами.

Омулевский (И. Федоров) [114].

Глава первая

ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

— Все кончено! — сказал Невельской, когда Иркутск скрылся за деревьями. — Поверь, Миша, я не сожалею!

«Он утешает себя, — подумал Корсаков. — Как он любит, вот действительно человек умеет любить!»

— Но Ахтэ я никогда не прощу, — сказал Миша, приподнимая лицо из мехового воротника.

— Ты его не образумишь. Подлец подлецом и останется!

— Я так и сказал, что оставляю за собой право потребовать сатисфакции.

— Вызови на дуэль подлеца, а удар придется по Николаю Николаевичу.

Кони побежали быстрей. Ямщик в рыже-белой дохе поднял локти, натягивая вожжи.

Невельской все время помнил Екатерину Ивановну. Чувство горькой обиды не покидало его. Рухнуло все, на что он надеялся. Она любит другого! Ну пусть, пусть пляшет с Пехтерем! Как он жестоко ошибся!

Один Миша оказался истинным другом, не оставил в беде, закатил скандал Струве, резко разошелся с Ахтэ и со всей компанией, рискуя ради дружбы даже своим положением.

Выехали из Иркутска с таким опозданием, что теперь трудно добираться. Давно бы надо оставить город.

После приезда из Петербурга Невельской сделал предложение племяннице Зарина. Сначала он пытался объясниться с Екатериной Ивановной. Та почему-то сильно смутилась. Геннадий Иванович обратился к Варваре Григорьевне и получил отказ. Екатерина Ивановна стала избегать его.

Миша, посвященный во все еще в Петербурге, попытался переговорить с Варварой Григорьевной, но та держалась как-то странно, толком ничего не сказала. Миша полагал, что нельзя сдаваться, и составил план новой «атаки». Решили говорить с Владимиром Николаевичем, надеясь, что Катя по-прежнему любит Геннадия Ивановича, но что все портит тетка.

Поехали к Зариным, чтобы объясниться. Сначала беседовали все вместе, потом Невельской и Владимир Николаевич — в кабинете. Зарин был любезен, но как только капитан попросил открыть причину отказа, воздвиг такую стену, через которую Невельской долго не мог проникнуть. Наконец он услыхал, что Катя любит другого. Миша тем временем продолжал беседу с Варварой Григорьевной. Убедившись в полном провале, он не стал дожидаться Невельского и уехал — надо было спешить к Николаю Николаевичу. Кроме Екатерины Николаевны, он был единственный, кого допускали к больному.

Невельской проклинал себя. Отказ был полнейший. Когда вышел от Зариных, понял, что все кончилось. Стало горько на душе. Он жалел Екатерину Ивановну и себя жалел, что гибли самые светлые и радостные надежды… Мгновениями являлось озлобление против всего на свете.

Пришел домой, встретился со Струве, сказал, что удивлен, как можно было не предупредить, если она любит Пехтеря и была помолвлена.

Наступала весна. В дорогу ничего не было собрано. Надеялись, что на Лене лед еще крепок и в Охотском крае холода продержатся.

Геннадий Иванович и Миша задержались еще на несколько дней.

Губернатор был плох. У него сильнейшие боли в печени, рвота. Ему пускали кровь.

В городе среди чиновников шли слухи, что служебное положение Муравьева непрочно.

Екатерина Николаевна, узнав от Миши об отказе, поехала к Зариным, но, возвратившись, сказала Корсакову, что тут нельзя ничего поделать: Катя любит Пехтеря.

Владимир Николаевич, кажется, полагал, что Муравьевы намерены повлиять на Катю, и занял твердую позицию, желая не дать в обиду племянницу, хотя Невельской ему еще недавно нравился.

Муравьев, узнав об отказе Невельскому, готов был видеть в этом интригу, которой Зарины поддались.

Свою болезнь губернатор объяснял неприятностями. Прежде пил, ел жирное, острое, и чего только не ел! Не знал, в каком боку печень. И вот организм дрогнул.

— Это не печень, это процесс Петрашевского, — говорил он.

— Пройдет процесс, пройдет и печень! — отвечал ему на это большой шутник доктор Персин. — Но лечить надо. И лучше с эскулапом, чем с красным воротником!

Как только Муравьеву стало полегче, он пожелал видеть Геннадия Ивановича.

Невельской сказал, что ничего не готово к поездке, и просил разрешения у губернатора задержаться в Иркутске еще на несколько дней.

Муравьев поморщился не то от боли, не то от этой просьбы…

И вот весна, распутица, тяжелейшая дорога. Теперь приходится расплачиваться за каждый лишний день, проведенный в Иркутске.

Солнце томило. Сани пришлось сменить на телегу. Невельской и Корсаков ехали, сняв шубы. Всюду цвела верба, набухали почки. На дороге — лужи и глубокая грязь.

В вербное воскресенье у деревни Качуг увидели долгожданную Лену. Она лежала сплошной лентой льда, но забереги уже выступили.

Ямщик уверял, что в Якутске еще зима и чем ниже, тем лучше будет дорога. На станции подали сани для вещей и верховых коней для обоих офицеров.

Дорога по берегу чем дальше, тем хуже. Местами приходилось переезжать целое море грязи. Ночью ехали в санях. Утром Невельской задумал ехать по реке.

— Мне кажется, лед посредине крепок, — сказал он.

— Ты рискуешь…

— Двум смертям не бывать… Если погибну, туда и дорога. Но скорей всего со мной ничего не станется… Эй, борода! — спросил он ямщика. — Сможем ли переправиться через забереги?

— Рисково, паря барин!

— Попробуем!

Ямщик обернулся опасливо.

— Едем по льду! Мне эта проклятая ваша езда в санях по грязи осточертела. Сворачивай, два рубля на водку! Чтобы не трусил!

— Мы не трусим! — с обидой сказал ямщик.

Невельской сел верхом на отпряженную пристяжную. Кони осторожно вошли в воду. Под ней был лед. Ямщик сидел на кореннике. На запасной лошади навьючены вещи.

Посредине реки еще цела была накатанная зимняя дорога со всеми вешками. Невельской спешился. Коня подпрягли к кореннику, и сани помчались.

День и ночь ехали по льду и, кроме прибрежных скал в снегу, ничего не видели, да и смотреть ни на что не хотелось. В одном только месте, где Лена узко сжата крутыми утесами, капитан ненадолго высунул голову из воротника.

День и ночь стояла мгла, иногда и берегов не видно — вокруг лед в снегу, едешь как по ледяной пустыне.

Днем моросило. Ночью пошел дождь. Сугробы стали щербатыми.

— Хорошо, что Меглинский вперед поехал и отдаст в Якутске приказание приготовить нам лошадей, а то по такой дороге в порты нам с тобой не поспеть, — говорил капитан.

— А ты помнишь, что сегодня страстная суббота?

Невельской вспомнил мать, к которой заезжал в Кинешму по дороге из Петербурга, вспомнил, как говорил ей, что любит прекрасную девушку, намерен свататься, и мать благословила.

В ночь ударил мороз, пошел снег и завыла вьюга.

Офицеры спали в плетеном коробе на сене, прижавшись друг к другу. Разговлялись на станции ночью, христосовались с крестьянами, ребятам роздали подарки, ямщикам по полтине.

До следующей станции еле дотащились, кони выбились из сил. Невельской с Мишей дошли пешком.

Дальше дорога стала лучше. За сутки в морозной мгле промчали по льду около двухсот семидесяти верст.

Утром на станции гостям накрыли стол две красивые девушки в праздничных нарядах — дочери смотрителя.

— Какие милые девицы! — шепнул капитан.

Миша присматривался сонно. Белое юношеское лицо его было хмурым.

У старшей черты лица приятны: прямой нос, маленькие припухлые губы, густые темные брови. Она смущалась, но потом разговорилась, оставила свою застенчивость, прислуживала за столом и, глядя на капитана, все время улыбалась.

[114] Из стихотворения Омулевского (И. Федорова) «Камчатка».