Капитан Невельской - Задорнов Николай Павлович - Страница 152

В Морском корпусе начинался развал. Кадеты ходили по соседним складам, воровали дрова, чтобы топить дортуары. Учителей не хватало. Но зато каждый день кого-нибудь пороли.

Царь Николай Павлович узнал, что в Морском корпусе дела идут из рук вон плохо. Он желал иметь хороший флот и отличных морских офицеров. Чтобы исправить положение, царь назначил директором корпуса, знаменитого мореплавателя Ивана Федоровича Крузенштерна.

Геннадий был в восторге.

— У нас будет К-крузенштерн! — заикаясь, говорил он товарищам. — Да знаете ли вы, что такое К-крузенштерн?

При новом директоре порядки переменились. Кадетов перестали пороть, появились дрова, пригласили учителей, занятия стали проходить регулярно, и диким нравам морских кадетов Иван Федорович объявил войну. Введены были новые предметы: химия, физика, геометрия, корабельная архитектура. Вскоре для каждого класса выстроено было по учебному судну.

И вот Невельской идет в море… Вот и заветный поворот… Но и на этот раз мальчика ждало горькое разочарование. И справа и слева видны берега. А впереди со своими крепостями залег среди моря Кронштадт. Кругом мелко, видна трава, тростники, пески…

«Какое это море! — думает Геннадий. — Это как болото в Дракино… Как Волга в разлив… Волн нет!» — Он желал бы видеть большие волны.

— Это Маркизова лужа, а не море! — говорили старшие кадеты и объясняли, что был француз, маркиз, который командовал флотом, при нем русский флот плавал между Петербургом и Кронштадтом.

Геннадий бывал в Кронштадте и в Ораниенбауме, который матросы называли Рамбовом, в Петергофе, где к ним выходил царь и заставлял взбираться по знаменитым каскадам против падающих потоков воды.

Но вот он стал старше и пошел в большое плавание. До Кронштадта видны оба берега, и видны близко. А за Кронштадтом расстилалось море. Судно пошло в глубь его. Когда заревел шторм и волны начали валить корабль, сердце Геннадия затрепетало от счастья. И особенно обрадовался он, когда не стало видно берегов. Шторм крепчал, а он ходил сияющий, когда его товарищи, лихие ездоки на плечах друг у друга, стоя у борта, смертельно бледные, «травили баланду».

Зимами Невельской усиленно занимался. Он стал одним из лучших учеников корпуса. Когда преподаватель физики рассказывал про Архимеда, кто-то из кадетов крикнул: «У нас есть свой Архимед — Невельской!»

С тех пор товарищи стали звать его Архимедом.

Прочитав однажды книгу своего директора Крузенштерна, Невельской стал пересказывать ее содержание сверстникам. Он всюду расхваливал ее так, что всем надоел. Со временем книгу стали читать и другие кадеты. Правда, Невельскому было очень досадно, что Крузенштерн не вошел в Амур, о котором он слышал еще от дяди.

Вскоре все узнали содержание книги Ивана Федоровича. И вот Невельской, который долго ходил как околдованный этой книгой, вдруг однажды сказал:

— Как жаль, что Крузенштерн не вошел в устье Амура!

— Вычитал! — удивлялись кадеты. — Архимед дочитался!

Раздался хохот.

— Да, он совершил ошибку! — объявил Архимед.

Кадеты уважали и любили приветливого и справедливого Ивана Федоровича, знали, что он великий путешественник. Крузенштерн любил Невельского, ласкал его, приглашал к себе. Все удивились, что Невельской выказал такую неблагодарность всеобщему любимцу.

Но Невельской и сам был ужасно огорчен своим открытием и ходил сумрачный.

— Что с тобой, Архимед? — спрашивали товарищи.

— Я не понимаю, как Иван Федорович не поинтересовался самым главным…

— А что было самым главным? — насмешливо спросил веснушчатый курносый кадет.

Невельской изучил не только Крузенштерна. Увлекаясь его путешествием, он перечитал теперь все, что было в литературе о тех местах, где плавал Иван Федорович.

Но еще впервые открыв эту книгу, он с волнением читал те страницы, где Крузенштерн подходил, со своей экспедицией к русским берегам. Ведь это были те берега, среди которых протекал Амур, до этой реке плавал Хабаров, устюжане, сольвычегодцы. Это напомнило родное Дракино, рассказы дяди Полозова, его библиотеку с картой, портреты Петра Великого и знаменитых путешественников-адмиралов, висевшие в его кабинете.

— Да тебе какое дело?! — смеялись кадеты. — Иван Федоровича учить собираешься?

И кадеты опять подымали Невельского на смех.

— Ты сам же книгу хвалил!

Невельской прочел много книг и много передумал. Балтийское море стало казаться ему таким же тесным, как Маркизова лужа в первое плавание. Отойдешь от Ревеля, и через несколько часов при попутном ветре с салинга виден финский берег. Он мечтал идти в океан. Он еще тогда думал, что России нужен океанский простор, мало стоять на Балтийском море такой великой стране, что Петр разрешил проблему своего времени, а нынче иные условия и новые задачи перед флотом. Он снова стал изучать историю Петра, и все мысли Петра о значении морских путей для России стали ясны ему совсем по-другому, не так, как в детстве.

Невельской поражался, как можно мириться с тем, что есть; почему никто не понимает, какое это великое значение может иметь, если Россия займет Амур, и как ложно понятие об этой реке, господствующее среди моряков и ученых. Ведь там теплая страна. Она была русской. Мы забыли о ней. Почему же мы не стремимся ее возвратить? Это должно быть общим желанием!

— Это ужас, ужас, что никто не понимает этого!

— А ты понимаешь? — спрашивали товарищи.

— Понимаю! — задорно говорил Архимед.

Над ним потешались.

Потом он прикусил язык. После того как один из учителей заметил ему, что не его дело возбуждать политические вопросы и если он хочет стать хорошим моряком и офицером, то должен слушаться, исполнять и быть готовым умереть за царя, когда будет велено. Что за это и дается ему мундир, честь которого должна составлять его главную заботу в жизни.

«Нет, — думал Невельской, — моряк должен путешествовать».

Он затаил свои мысли. Все чаще и чаще думал он о том, что сам должен совершить открытие. Но уже все было открыто, нечего больше открывать на земном шаре, остались лишь северные льды. Но он искал неоткрытые земли и нерешенные вопросы.

— О чем ты думаешь? — спрашивали его, когда он задумчиво стоял у карты.

— Все уже открыто, нам нечего больше открывать! — отвечал маленький кадет.

Выйдя из корпуса, Невельской подавал в министерство несколько докладных о том, что на Востоке следует произвести исследования. Но все его записки оставались без ответа.

На экзамене, при выпуске из офицерского класса на ответы Невельского обратил внимание граф Гейден. Впоследствии он и предложил молодому офицеру службу на судне, где воспитывался великий князь Константин.

Со временем Невельской сблизился с Лутковским, зятем Головнина и братом одного из знатоков Востока. Он вошел в круг старых моряков, и их рассказы о крайнем Востоке России и о значении Тихого океана в будущем произвели на него сильное впечатление.

Он плавал в Белом, Немецком и Средиземном морях, читал все, что было написано по морским вопросам на русском, английском и французском языках. Заграничные плавания расширили его мир. И чем больше препятствий встречал он, тем резче судил о порядках во флоте и тем ясней сознавал, что правы были декабристы, о которых он много слыхал с тех пор, как приехал в Петербург. Он стал подозревать, что в России сама власть опасается развития и просвещения.

С детства он стремился к морю и, поступив в корпус, получил к нему доступ. Изучая морские науки, он пришел к заключению, что в России сильна бюрократия, что Россия темна, задавлена произволом. На его благородные порывы никто не обращал внимания. И вот он, всю жизнь стремившийся к морю, обращает свой взор на далекую окраину Азиатского материка, изучает историю сухопутной области, направления ее хребтов, этнографию, пригодность тех земель для заселения. А потом изучает экономику вообще, изучает влияние экономической жизни на общество, обращается к социальным наукам, ищет книги на разных языках о социализме. Он сближается с бывшим морским офицером, который увлечен социалистическими идеями, и с его товарищами, советует новому приятелю брать место в архиве и через него узнает содержание нигде не опубликованных документов, в которых высказаны мысли о значении Амура для России.