Симода - Задорнов Николай Павлович - Страница 68

А Оюки? Прелесть, прелость! Что нее она воспримет от всего этого? Станет женой японского предпринимателя и политика? Явится на прием на русский крейсер, и я когда-нибудь снова увижу ее... Поедет в Америку и Петербург. Хэдские плотники станут инженерами-кораблестроителями...

У нас смелые мысли, но вытянем ли мы все то, что задумываем? А вот американцы считали, кажется, и Лешу, и Шиллинга, и Можайского весьма, даже излишне практичными и старательными.

В полдень следующего дня у берега снаряжалась целая экспедиция. Сзади Алексея раздался неприятный хриплый смех. Высокий человек в штатском, с веснушками, обнажив сжатые крупные зубы, цедил сквозь них нервный смех.

Леша узнал его. Это Джексон. «Над чем бы он?»

У борта столпились штатские личности. Джексон так неприятно смеется, что вряд ли желает добра. Пока судьба давала нам в друзья людей приятных.

Под ивой у храма Гёкусэнди снаряжалась шлюпка. Недавно японцы привезли в Хэда из деревни Миасима выброшенные в шторм на берег мачту «Дианы», несколько бочонков и командирский вельбот, разбитый при высадке и унесенный волнами. В Хэда плотник унтер-офицер Глухарев с мастеровыми исправил вельбот, и со смешанной командой из русских и японцев Мусин-Пушкин препроводил его в Симода для разъездов адмиралу. Этот вельбот был потерян в январский шторм, когда Евфимий Васильевич выпал из него в море. Теперь вельбот снаряжается сюда. На офицерах сияют пуговицы и эполеты. Русь по всем правилам готовилась к шествию в американцы.

Вельбот отвалил. Матросы гребли дружно. На корме флаг с орлом посла и адмирала.

На палубе «Поухатана» с оттенком приятной дисциплинированности охотно строились ряды матросов, морской пехоты и морских кадет.

Шиллинг и Сибирцев в белых перчатках и в русской военной форме встали в ряду американских офицеров, словно теперь служили здесь.

Пегрэйм, тонкий и элегантный, с золотыми кистями на плечах и с золотом на груди, картинно взмахивает палашом с золотой рукоятью. Могущественная леди из Колумбии ухает изо всей силы, приветствуя приближение посла и адмирала. Дрожит огромный «Поухатан». Оркестр гремит.

По реям и по вантам разбегаются матросы в белом. Теперь не из любопытства лезут так высоко, а подчиняются команде. Черный корабль стал бел от множества людей, как увешанный белыми хризантемами.

Солнце ярко сияет. Только где-то вдали виден снег на горе.

«Жаль, – думает Леша, видя, что на веслах сидят не лучшие наши гребцы, – Берзиня надо было сюда взять, да адмирал не согласился, а то корова, мол, отвыкнет от дойки и перестанет давать молоко». Сияют трубы оркестра.

Американцы просты-просты, а когда надо, могут оглушить, устроить не хуже царского парада перед Зимним, лицом в грязь не ударят перед нашим адмиралом. Японцы набирались и от нас. А еще больше от американцев. И мы набираемся от тех и от других. И американцы успели к нам приноровиться...

Со страшной силой грохотали, сотрясая Симода, тяжелые морские орудия.

Баркас у борта. Крики команды. Трап в ковровой дорожке. Звяк ружей и карабинов. «Хура! Хура!» Гремит оркестр.

Путятин смиренно-величественный, отец лицом, с отцовским добрым, твердым и тяжким взором вельможи, царедворца, флотоводца, но и русского, выкормленного грудью мужички, крепостной, приучившей его любить сенокос и верить в бога. Вчерашние тяжкие настроения Евфимия Васильевича минули вместе с непогодой с высоких гор, и сегодня он подымался на «Поухатан» в торжественном и праздничном сознании величья исполненного дела. Смотрел ли он на себя глазами американцев? Они ведь еще ничего не знали и жалеют его, а сами... Но как успех его в их глазах?

Адамс в форме, в американских и иностранных орденах. Мак-Клуни при золотом оружье.

– Какие же эти шотландцы добросовестные служаки! – говорит Можайский.

У Леши сжало горло, так горд он был сейчас скромностью и величьем адмирала. Он чувствовал, что и каждый американец – от потомков квакеров и крещеных индианок до шотландцев, ирландцев, поляков и немцев – видит, что этот суровый герой моря не зря и не из пустой надутости и тщеславия заставил в эти зимние дни так долго ждать себя. Конечно, такой адмирал мог спасти свое судно. Американцы знают, Евфимий Васильевич сошел последним, право, человек легенды! И еще в шторм ходил обратно на «Диану», так как недосчитался чего-то. Забыл ложку и бокал из зеленого хрусталя, даренный государем императором.

А японцы его подвели. Промахнулся! Разве в них дело? Вот что бывает, когда сживаешься. Но, право, все же он велик. Хотя расхлебывать придется нам или нашим детям! Как он сглупил! Хоть и велик! Право, перестарался!

Можайский молчит, волнуется за своего адмирала.

После грома музыки и маршировки па палубе почетного караула коммодор, капитан и офицеры перешли с гостями в салон.

Генри Адамс, как коллега, запросто спросил адмирала, как дела на переговорах.

Все стихли.

Теперь с важнейшего адмирала сойдет величье. Почести заканчивались наивным вопросом. Адмирал, как светский человек, конечно, отшутится. Проволочки и хитрости японцев известны, также и цена им... Что же адмирал? Устремленные к Путятину глаза как бы спрашивали: «Ну как вам тут, ваше превосходительство, между дьяволом и глубоким морем?»

– Вчера я подписал договор с японскими уполномоченными, – смиренно отвечал Путятин.

Все стали менять позы, выходя из напряжения, перекладывая руки, словно находили как бы новую позицию. Адмирал ударил в ответ из огромной пушки и все разбил, и общее напряженное предположение развалилось, и Путятин все увидел. Почти всеобщее неожиданное смущение было очевидным. «Значит, ждали иных известий и другого тона! Вот каковы вы, господа американцы!»

Дряблая шея Адамса слегка покраснела.

Путятин посмотрел твердо. Все поняли его и приободрились, как бы подчиняясь требованию адмирала. Путятин сразу занял положение, какое обязан признать за ним моряк любого флота в мире. И не потому, что посол и держит за спиной промышленность пли оружье сильно вооруженного флота. Грозность адмирала Путятина была в чем-то другом, но не признать ее нельзя.

– The man of ability![41]– заметил Пегрэйм.

– The sea-king[42]! – заявил Крэйг более решительно.

Адамс приподнялся и сказал, что поздравляет.

– Благодарю вас!

Все двинулись в кают-компанию, на прием и праздник в честь посла и адмирала из России.

За столом впервые Сибирцев видел – штатские коммерсанты из офицерской палубы нижнего субсалона быстро рассаживались, как спущенные с цепей породистые собаки, и смотрели на адмирала Путятина и его свиту. Теперь он явно вызывал в них несомненный и большой интерес.

Алексей понял, что вчерашние одобряющие взгляды симпатизирующего ему штатского корректного американца были, видимо, лишь разведкой, попыткой что-то угадать. Хотя как знать, ведь японцы-переводчики были у нас и у них, а переводчики между собой встречаются, они падки на подарки, а коммерсанты, конечно, явились не с пустыми руками.

Леша знал свой грех – что он, несмотря на молодые годы, понимал и знал больше, чем следует. Из-за этого трудно служить. Видишь промахи и оплошности, готов помочь, встать на защиту, но если заикнешься, будут недовольны, усмотрят неуважение к старшему. И капитан, и Путятин, и старший офицер, и даже светский Посьет бывают очень подозрительны, словно за поданным им хорошим и верным советом усматривают что-то опасное, словно Сибирцев подосланный к ним лазутчик от противника или от революционеров. Но я дворянин, мой род... К чему же судьба готовит меня в будущем?

И высокий американец Джексон с железными цепкими руками, стоявший сегодня наверху и так зло хохотавший при виде сборов Путятина на берегу, сейчас насторожен, лицо его – сплошное внимание и вопросительный знак.

Офицеры «Поухатана» скорее огорчены, чем внимательны. Их можно понять: вот и мы уже не единственные – написано на каждом лице. Чувствуется оттенок недовольства старым коммодором, словно он недосмотрел.

41

Человек умелый!

42

Викинг (буквально – морской король).