Симода - Задорнов Николай Павлович - Страница 88

Корабль мой погиб, а мы обрели силу и стойкость. С верой в сердце Евфимий Васильевич и заключил договор.

Посьет еще говорил, что в помощь американцев и он не верит. В будущем надо занимать гавань Посьета в Приморье. Я им построю корабль и этим открою вечный мир с Японией... Только бы они не обманывали нас, как меня хотели обмануть! Да не удалось!

Но вот я выбил у Кавадзи козырь из рук, заявив, что вот так я предлагаю! И все решено! А он руки и опустил!

Путятин так решил. Это не уступка, а подвиг: чтобы не отдавать Сахалин англичанам, он заслонил его правами «совместного владения».

Но у всех сердце болело не за Сахалин, а за Севастополь. Сохранить бы Крым. Каждый, кто начитался газет на «Поухатане», ясно представлял, какая страшная опасность нависла над Россией.

Тацуноске уже спрашивал капитана, можно ли ему будет поселиться в новом русском городе, который будет построен в Приморье, чтобы там открыть фирму по торговле японскими товарами для всех жителей, и приходящих иностранцев, и особенно для женщин.

Можайский отстал с Сибирцевым от адмирала и доказывал свое.

– Путятин дал права японцам па Сахалин потому, что идет война. Я это не считаю уступкой. Это очень искусная политика дипломата. Сталкивая английские интересы с японскими, он сохраняет Сахалин. Еще Крузенштерн писал: кто владеет гаванью Анива, владеет всем океаном. Он спасает наше будущее, отдает, как Кутузов Москву. Искусная политика! – заключил Можайский.

Спускались с горы вниз. Проводник вел по дороге, но иногда укорачивал расстояние, сворачивал на тропу. Никто не кричал встречным: «На колени!» Попадались навстречу крестьяне с дровами на спине или с корзинами.

Под низкими пальмами с тяжелыми пожелтевшими листьями и под деревьями с развесистой хвоей было темно, как ночью.

Вышли к морю. Тени от близких гребней волн переплясывали на красной от солнца отмели.

– Евфимий Васильевич, – обратился матрос Шкаев к адмиралу, – разрешите пойти, тут рыбак живет, он мне рыбы обещал дать, когда пойдем обратно...

Матрос ушел в зеленую чащу.

– С кем это ты говоришь? – спросил Сибирцев у Соловьева.

– Да вот приятель плетется с нами. Говорит, ездил к родным в Симода, обратно скучно одному идти.

– Иосида? Откуда ты взялся? – спросил Сибирцев щуплого смеющегося японца.

– Этот хороший шпион, свой... Правда? – спросил матрос у японца.

Иосида показал вперед, где шли самураи. Сибирцев вспомнил про хэдского мецке. Киселев, наверно, все ходит за ним.

– Это какая-то совсем другая дорога.

– Говорят, тут ближе...

– А вот я... А это ты, чертова перешница?

– Здорово, – сказал японец Шкаеву. – Где рыбы взял? У рыбака?

– Вот хорошо, что ты с нами. А я уж совсем соскучился по тебе.

Иосида не обижался. Он даже гордился, что получил такое красивое и почетное западное звание или чин. Шпион-чин! Шпион-сан! Это звучит красиво и означает важного и зоркого человека. Не то что мецке!

Японца все узнавали, его расспрашивали, угощали табаком. Иосида улыбался ласково и приветливо.

– У кого ты рыбы взял? У которого? – спрашивал Иосида.

Адмирал и Посьет между тем говорили все про свое.

– Что же будет с американским договором? – спрашивал Путятин.

– У японцев подобраны разные титулы: кубо, микадо, дайри – великий господин... Также и для сиогуна. Чтобы не ясно было, что означает, и чтобы император, узнав о подписи сиогуна, не был бы в претензии, что тот претендует... Так, чтобы казалось, что подписано императором, а для императора не казалось. Таков они и подберут титул!

– За века японской истории были у них и об этом споры, – заговорил Гошкевич, – и все неожиданные требования американцев решались уже когда-то. Прецеденты были. Недаром Адамс напомнил, что уже при приеме письма президента Фильмора в пятьдесят третьем году печать сиогуна была поставлена на удостоверении, данном от высшей власти князю Тода в том, что он является уполномоченным императора. Американцы рассуждают: тогда можно, а сейчас нельзя? Дать! И все! Иначе война! Все!

«Но в прошлом году, до заключения Перри договора с Японией, я не мог этого сделать, так как меня известили, что эскадра Рингольда шла на Сахалин и Перри требовал от Японии уступить юг Сахалина для американской базы торгового и военного флота. Японцы ответили: «Сахалин не наш, там русские».

Путятин шел на величайший риск из величайшей осторожности, он оставлял в договоре пункт о совместном владении. Выхода иного не было. Будь он настойчивей, японцы уступили бы весь остров. Они рады, что мы признали за ними Матсмай, который они сами еще до сих пор неуверенно считали своим. Они понимают, что главный их враг и причина всех причин неуспехов – собственная самоизоляция. Но мы могли бы потерять Сахалин, полагает Путятин. Невельской не согласен с доводами адмирала. Путятин всегда считал англичан главным противником и самой большой силой в миро, больше всего опасался их, а не японцев и американцев, и полагал, что нельзя прежде всего англичанам утвердиться на Сахалине. А с японцев англичане теперь и потребовать ничего не могут, тут уж вмешалась бы Америка, которая сама хотела занять юг Сахалина.

Алексей знал, чего хотят сторонники так называемого прогрессивного развития. Некоторые личности в Петербурге рассуждали так: нам не нужны ледяные пустыни. Никакое умное правительство и разумный государь не будут убивать деньги на пробуждение диких пустынь Севера. Надо идти в населенные страны. Ставить там гарнизоны, строить порты и эксплуатировать людей там, где они живут массами, занимать деньги у западных банкиров и вкладывать их в предприятия, железные дороги, строить...

Петербург жаждет дивидендов, капиталистического развития.

На «Палладе» в свое время поговаривали, что надо бы запять порт Нагасаки и острова в проливе между Японией и Кореей, контролировать воду китайских морей и угрожать торговым путям... Но дианские офицеры не сочувствовали таким взглядам. Что же думает Евфимий Васильевич! Неужели все наши добрые дела в Японии послужат лишь банкирам?

На днях матрос вырвал у японца кувшин с сакэ и унес. Японцы пожаловались, и матроса призвали к ответу.

– А что же, раз мы их завоевали! – ответил матрос.

– Вы слышали, господа? – обратился Сибирцев после разбора дела к офицерам. – Чье это воспитание?

– Да ничье. Никто дурака этому не учил, – сказал Можайский.

Но про самую главную причину, из-за которой Путятин уступил, он написал в письме только великому князю Константину.

Тсутсуй и Кавадзи хотя и обещали подписать договор в Нагасаки и были любезны и приветливы с Путятиным в Симода, сочувствовали ему и помогали его людям, претерпевшим бедствие, но они дали понять, что они ни за что не подпишут трактата, если он не уступит. Кавадзи держался па переговорах очень жестко и твердо требовал своего, хотя на уме у него, может быть, и были какие-то иные намерения. Если же мы не заключили бы трактата, то в эту тяжкую пору войны мы отдали бы Японию под безраздельное влияние наших сильных врагов, с которыми американцы нашли бы общий язык, а мы не смогли бы уравновесить враждебного влияния. Саму Японию стали бы превращать в нашего врага, ее жизнь осталась бы для нас закрытой, а ее порты были бы нам недоступны. Так что все это сделано не только ради престижа и бюрократии!

Но он не мог объяснить это своим молодым офицерам. Пусть поймут, сами не маленькие!