Золотая лихорадка - Задорнов Николай Павлович - Страница 116

Таня молча обняла ее…

Отец Алексей отслужил панихиду по Илье. В церковь съехались крестьяне и гольды со всех окрестных селений.

Дуня с детьми стояла сумрачная и замкнутая. Проблеском серебра сверкали ее пышные волосы. «Раненько бы!» – подумал Егор.

– Ты не знаешь, где Бердышов? – спросил Егор на другой день, зайдя к ней в избу.

– Не знаю, – ответила Дуня. Она обняла детей за плечи и, помолчав, добавила сухо: – Наверное, в городе…

Егор, начавший было ходить, в эти дни опять слег. Он был слаб и не мог поехать в город.

Василий послал телеграммы Бердышову и Барабанову, получил от них ответы и решил ехать в город сам, распутывать все дела, постараться выручить людей, а если придется, то и отвечать за себя и за отца. Егор соглашался.

– Надо ехать! – сказал он сыну.

– Поеду к богачам! – ответил Василий. – К тем, ради кого мы убивали друг друга и сходим с ума!

– Ты рос у него на руках! – сказала мать. – Он тебя не выдаст. Поезжай, выручи людей и отца, раз он сам не может. Да он и не схитрит, а ты уж уловчись, пособи отцу с матерью. Видишь, мы теперь…

– Я выздоровлю и приеду на суд, – сказал Егор. – Дело мое, я открыл и я отвечу.

– Что ты, отец! – возразил Вася. – Перед кем ты будешь говорить? Перед Телятевым? Перед Оломовым? И где! В каторжном, пропойном, развалившемся Николаевске, который только один ты еще поддержал на год-два!

– Послушай, Василий! Я – отец. И я строго тебе говорю: скажи Ивану в городе, что я отвечу сам. Скажи это и Телятеву, и Барсукову. Я вот поправлюсь и сам пойду в тюрьму.

– Я скажу… Но зря это. Там глухо, пьяно. Пусто. И начинать подвиги надо не здесь.

– А Иван хочет начинать дело здесь.

– Для него тут есть золото.

«Что же ты хочешь, чтобы за меня судили мальчишек-студентов или безграмотных моих товарищей? Пусть, сын, никто об этом не узнает в пьяном городе. Но ты узнаешь, какой у тебя был отец. И я буду знать себя. Это ведь не обязательно прокричать народу. Человек живет только раз и сам себе должен ответить» – так думал Егор.

Васька понурился, сбитый с толку. Отец не хотел, видно, идти на врага в обход и хитростью, как теперь было принято. Васька почувствовал себя низким по сравнению с ним.

– А если никого не тронут и всех отпустят, тогда и я не приеду, – сказал Егор.

У Васьки отлегло на душе. Оказывается, отец не без головы со своей честностью.

Наталья стряпала пироги.

Катя старалась помогать ей и рассказывала, волнуясь, бесконечные истории о разных приключениях на приисках, вновь как бы переживая все и торопясь так, что язык ее иногда заплетался.

Наталья услышала, что на прииске после ухода отряда остались полицейские, с гиляком, которого имя не вспомнишь. Видя, что никого нет, они поснимали форму и стали тоже мыть золото. А Родион Шишкин, не зная, что стряслось и что всех разогнали, вдруг заявился, вернулся с тамбовцами на прииск. Полицейские не пускали их, хотели задержать. К ним к тому времени приехал урядник Попов и тоже мыл.

Тамбовцы решили, что вместо Гаврюшки поставили каких-то самозванцев и что те хотят с них содрать и поэтому не пускают. Родион и его товарищи стали ломиться силой.

Дело кончилось дракой. Полицейских избили прежде, чем все разъяснилось.

– Арестовать-то уж никого они не могли. Сами хищники оказались, попалась полиция. Так и мыл Родион с ними рядом. Да мы когда поехали домой, то и тамбовцы подались с нами… Побоялись без Василь Егорыча оставаться. Все же полицейские могли их перебить… Так мы и шли. Студент говорил, мол, свободные люди, идем вольным отрядом. А Родион Шишкин сказал: «Какой же свободный, когда ото всех прячемся!»

Алешка сидел за столом и старательно переписывал из книжки в тетрадь.

– А где же вы такие кофты и платки купили? – спросила Наталья.

– Все привезли. Это какие-то моды заведены. Да и своя портниха была. И я уже рюшки делать научилась. Эту без полей шляпку в сборку могу сама сделать, это нехитро. Портниха говорила, стриженым такие хорошо носить.

– Бог ты мой! Стриженым!

– Да. Говорила, блондинкам идет очень этот цвет! Приискателки кофт пошили со стоячими воротниками. Шляпки носили вместо платков. Другая с кайлой идет в шляпке, стриженная как парень, молодка. А это девка!

В открытую дверь слышно было, как на крыльцо Ксенька спросила Студента:

– И куда же ты решил?

– К родным в Благовещенск.

– Опять, как малое дите, на чужие хлеба!

– А ты куда?

– Куда я! Не с тобой же! У меня восемь душ! Хлеба просят, а мать с городским таскается. Ломов места себе не находит. Он и мужик-то настоящий, не то что ты…

– И тебе совершенно не жалко расставаться?

– А тебе будто жалко? Какая жалость! Сам же учил, семья не нужна, жить всем свободно, отцов свергнуть, жен ревнивых тоже! Открыли философию, а это уж давно известно. Разврат называется.

– Я, знаешь, Ксеня…

– Ты хоть дверь-то прикрой, а то люди слышат… А монахи допрежь тебя…

Через некоторое время вошел расстроенный Студент. Он посидел рядом с Алешкой, глядя, как он пишет. Спросил у Кати:

– А где Васька?

– Василь Егорыч? – переспросила Катя, – Они вон в той комнате. В зальце. Собираются.

– Я замечаю, – заговорил Студент, заходя в зальце, – что крестьяне знают все философские и нравственные теории, которые проповедуют образованные люди, но по-своему. Я убеждаюсь, что не существует монополии образованности. Не только через книги.

Быстро вошла Ксения.

– Коряга, иди-ка живо! – крикнула она. – Вон пароход вышел из-за мыса. К обеду тут будет. Собирай всех, мотайте, заразы, на заимку…

ГЛАВА 26

В легком утреннем тумане проступили три голые мачты. За длинным лесистым островком открывался город.

В цвет воде и туману на дальнем рейде слабо дымил большой океанский пароход.

На высоком берегу маячили квадраты каких-то строений. Под берегом старый знакомец казенный пароход «Лиман», с набухшими боками, сегодня не дымил. Посередине реки виднелся трехмачтовый военный корабль с трубой под всеми парусами.

Судно уже тронулось и тихо скользило по гладкой реке.

«В далекое плавание!» – подумал Василий.