Золотая лихорадка - Задорнов Николай Павлович - Страница 63

Сапогов встал и побрел, пошатываясь.

– Куда тебе еще в пупок! – слышался в палатке хриплый голос Анютки. – На приисках не раздеваются, а тут тебе не городское удобство.

– Мерку-то он как меряет? Как раз! Это оплата, а не безобразие. Сколько золота в пупок войдет, – отвечал чей-то знакомый голос.

– Глаза закрою и скажу без весов сколько. Ты сыпь мне на ладонь… Не передашь, не бойся… А то пошел, мерин! Охальник!

– В руку что! Это холодная душа! А в пупок и весело, и забава!

– У ее пупок без дна, – раздался мужской голос послаще.

– Бесстыжий! – ласково молвила одна женщина.

– Можно к вам? – заглянул Сапогов.

– Если с добычей, то заходи да принеси спирту, – ответил мужской голос.

Сапогов увидел Родиона Шишкина. Это он, кажется, уговаривал Анюту оголить пупок.

– У меня нет…

– Поди купи, вот здесь Андрюшка скрывает товар за березой. Он весь вечер ждет покупателей. Только тихо… Да пойдем я тебя провожу.

Анфиса встала. Какой-то парень ухватил ее за подол, она живо обернулась и вырвала край подола из его руки и ласково шлепнула парня по лицу.

– Ты ступай отсюда! – сказала она. – Иди молока попей, вон кержачки привезли, корову уж подоили. Люди степенные пришли, а ты ступай!

Анфиса подхватила Сапогова под руку и пошла от балагана. Возвратились со спиртом. Воронежец сказал Анюте:

– Какие у тебя картинки красивые на стене. Очень тут уютно у вас!

Он поглядел на Анфисины рябинки, потом опять на Анюту и глянул на мужскую руку на ее плече. С ненавистью посмотрел в лицо Родиону.

Тот осклабился.

– Кхл-кхл-кхл…

– Чего ты ржешь?

– Я не конь, – ответил Шишкин.

– Ну, тихо… Вы! – прикрикнула Анфиска.

Она уже смирилась с тем, что подруга всем нравилась больше ее. Так всегда. А на рябины Анфисы все косились. Но Анфиса брала свое.

– Мы немножечко выпьем, а ты не пей, – сказала она Сапогову. – Давай я с тебя ичиги сниму. И ноги тебе поглажу… Хочешь, помою? Ляг, отдохни!

– Что я, азиат? Я сам мою кажинный день, это от работы портянки преют.

Анфиса стащила обувь с мужика и пошла стирать его портянки.

Анюта поставила рюмки и кувшин с ключевой водой, чтобы разводить спирт.

– Рябые-то самые горячие! – уверял Родион. – Ты не ценишь.

– Ка-ак? – поднялся Сапогов.

Он только лег, и на душе стало тихо, как вдруг он опять вспомнил, что десятину, может быть, дерут зря, что и тут, как всюду, – обман… Его как скребнул кто-то по душе железом.

«И что за насмешки! – подумал Сапогов. – Что за рябая! Он еще не знает, что я подковы гну и разгибаю. Она, может, человек, портянки мне ушла стирать!..»

– Кто рябая? – спросил он.

– Кхл-кхл-кхл… – затрясся Родион от сдавленного смеха.

Через некоторое время на всем прииске услыхали женские крики. Потом что-то затрещало. Загремела матерная брань.

Народ хлынул со всех концов. Завыла какая-то девка, словно ее ошпарили кипятком.

– Драка!

– Отцы разодрались!

– Отцы из-за девок дерутся!

Родион вырвал длинный кол, повалил всю палатку со всеми украшениями и картинками и норовил ударить Сапогова.

Раздался хряск, и мужик, ломавший еще недавно подковы, лег замертво.

Толпа подступила к Родиону. Он отбивался, размахивая дубиной. Подбежал Никишка-старовер, кинулся под дубину и ухватил Родиона. Оба мужика покатились, хватая друг друга за бороды и кусаясь. На Родиона накинулись другие староверы и подняли его, крепко держа за руки.

– Ты, старый дурак, девок не поделил!

– А, пустите-ка меня к нему… пустите… – расталкивала народ его дочь Таня. – Ах ты, сволочь ты этакая! Окаянный ты… – подбежала она к отцу. – Да совесть-то есть у тебя? Ах ты… – она схватила отца за бороду, – зенки тебе выцарапаю…

– Плюнь, плюнь ему в глаза, – закричали бабы.

– Он-то при чем? Эти стервы его заманили…

– А этих девок, зараз, выселить с прииска…

– Разврат-то здесь заводить!

– Блядей да спиртоносов гнать отсюда, – орали бабы.

– Вон их! Вон! – орала толпа.

Утром на берег, где женщины мыли песок на исправленной бутарке, подтаскивая его в ведрах, явился Камбала.

– Здравствуйте, Лександр Егорыч! – поклонилась Анфиска.

– Пошли! – сказал Камбала.

Женщины поплелись к своему полуразрушенному балагану.

– Кури! – предложила Анюта табаку.

Сашка закурил.

– Хочешь китайский амбань-табак?[3]

– Нет.

– Что так?

– Работы много. Ты че вчера кричала? Гуляла?

– Нет.

– Собирайтесь!

– Зачем?

– Как зачем? Уходи. Домой к себе.

– Сашенька, прости нас…

– Пошел, пошел! – сказал Камбала.

– К Егору, может, пойдем попросим? Он добрый… Попроси ты за нас… А мы уж…

– Егор говорить не станет. Он работает. Слыхал? Топор стучит… Да?

– Верно, стучит топор. Сашенька…

Сашка встал, схватился за перекладину, и свалил весь только что исправленный кое-как балаган. Женщины едва успели выскочить.

– За что? Мы хотели всем только хорошего! Мы обходительные, старательные… Нас бы отблагодарить! О-ой! Это гибель наша! – завыла Анфиса.

– Пошел, пошел отсюда!

– Мы же трудимся… Гляди: лопаты, кайла, лом, бутарка…

Анфиса выла. Стал собираться народ.

– Что уж, пусть, ладно, – попыталась уговорить Камбалу толстая соседка Анфисы, которая еще вчера причитала, что этих девок надо выселить.

– Только чтобы не буянили. Люди же…

– Ну их, уж оставь…

– Чего ладно? Кто люди? Пошел, пошел! – закричал Сашка.

Он живо раскидал искусно сшитые берестины, из которых устроен был балаган, и, выгребая из-под них вещи, относил их охапками на берег и сваливал в лодку. Скидал все имущество женщин, втолкнул их самих и отпихнул лодку ногой.

– Пошеба! Обратно не ходи!

– Господи! Позор-то какой! – заплакала Анютка, видя, что все глядят.

Кто-то свистнул.

– Сволочи! – пригрозила кулаком Анфиса.

За мысом женщины пристали к косе. Они осмотрелись. Анфиса опять оттолкнулась.

Через версту, когда не видно стало палаток и шалашей, лодка перевалила реку и подошла к другому берегу.

На песок соскочил сверху из тайги Сашка.

– Че падо? – спросил он. – Пошеба! – Он подбежал и оттолкнул лодку. – Обратно не ходи!

3

Опиум.