Час крысы - Зайцев Михаил Георгиевич - Страница 7

Валерка звал друзей в море-океан. Говорил, что как раз – вот ведь удача! – появились вакансии на «Келдыше». И они согласились, оба. И Павел, которому пришла охота мир повидать, и Леха, который смекнул, что из загранки можно возить шмотье на продажу. Ох, как обрадовался Евдокимов согласию друзей, чуть не расплакался от радости.

Будущее всем троим казалось тогда безоблачным, а их дружба нерушимой. Они заблуждались.

4. Крыса

Правый глаз Павла открылся и увидел крысу. Сначала только одну крысу из многих, тщательно вписанную в замысловатый узор крысу. Целая минута понадобилась оживающему мозгу, чтобы расшифровать сложный узор и сообразить, что художник-татуировщик сплел причудливую вязь из десятка разномасштабных крыс в разных ракурсах.

Крысы переплетались хвостами, тушками, лапками и острыми, оскаленными мордочками на впалой, безволосой груди, на бронзово-пергаментной, отшлифованной загаром коже китайца, который сидел, скрестив ноги в синем спортивном трико, рядом с лежавшим русским.

Павел и китаец находились в тени, а на ошпаренной солнцем части тюремного двора тусовались, сидели, лежали, разговаривали, спали, играли во что-то азартное аборигены-негры. Как будто кто-то запретил им заходить в тень. Как будто живительной тени вовсе и не было совсем рядом.

Павел лежал на сотканной из веревок циновке. Китаец сидел на точно такой же циновке, только сложенной вчетверо. Желтый сидел лицом к белому, спиной к черным.

Китаец протянул Павлу помятую, пластмассовую бутыль, сказал по-английски:

– Пей.

Руки слушались плохо. Пальцы вцепились в бутыль и едва ее удержали. Шея приподняла голову, чуть теплая вода пролилась струйкой на подбородок, губы поймали пластмассовое горлышко, часто заработал кадык. Павел глотал с жадностью глубоководной рыбы, оказавшейся в луже.

– Вкусно? – спросил китаец, и его тонкие губы скривила мимолетная ухмылка.

– Спасибо, – поблагодарил на шипящем языке туманного Альбиона Павел. Поднатужился, сел. Протянул пустую бутыль китайцу. Бегло себя осмотрел – джинсы и ботинки на месте, все застегнуто, зашнуровано, – мазнул взглядом по узкоглазому лицу и опустил глаза. Узор из крыс, словно магнит, притягивал взгляд.

– Европейцы отождествляют крыс с помойкой, – китаец говорил по-английски неторопливо, четко и внятно, выговаривая слова, как отличник языковых курсов. – На Востоке крыс уважают. Когда Будда читал первую проповедь, первой его послушать прибежала крыса. Если я не ошибаюсь. Я скверно разбираюсь в буддизме. Я не религиозен, – и его губы снова сломала улыбка-ухмылка.

– Откуда вы? – спросил Павел, поднимая глаза, отчего-то стесняясь смотреть на магнит-татуировку.

– Из Гонконга.

– Я хотел узнать, как вы появились здесь? Когда?

– Понял, – китаец кивнул. – Вы меня не заметили, когда вас привели. Я стоял слева, вместе с другими, а у вас левый глаз не открывался. – Мозг Павла переводил его «ю» именно как «вы». Интонации собеседников превращали панибратское «ты» в уважительное «вы». – Я стоял слева, совсем слева и наблюдал за вашей техникой. Я здесь давно. Скоро исполнится два года, как я здесь, в тюрьме. Местные меня уважают. Я им выгоден. Я редко сам вмешиваюсь в их дела. Но, если я вмешиваюсь, мне не отказывают. Боятся. Я просил оставить вас мне. Они не отказали.

– Зачем я вам? – Павел напрягся внутренне.

– Мне интересно. Впервые за два года. Я специалист циньна. Я видел многих бойцов. Но я не видел такой, как у вас, техники. Вы плохой боец. Малоумелый. Но вам показывали интересную технику. Сквозь вашу неумелость я это увидел. Мне стало интересно.

– Как вы сказали? Цуль... ци...

– Циньна. Китайское искусство болевых захватов. Боевое искусство боли и смерти. Искусство выворачивания костей, разделения мышц, перекрытия дыхания и вен, воздействия на точки жизни. А как называется ваша техника?

– Саваж. Вы правы – я никудышный саважист. Я знаю всего одно движение из саважа. Мальчишкой разучил. Я из Советского Союза. Я матрос с судна «Академик Келдыш». Мы с друзьями...

– Не нужно, – перебил китаец. – Мне неинтересно, откуда вы и как оказались в тюрьме. Расскажите, кто и как вас учил техникам боя. И про ваш стиль, пожалуйста, поподробнее.

– Можно я чуть попозже вам все расскажу? Все, что вас интересует.

Китаец кивнул, щелкнул пальцами. Вроде бы черные под солнцем тусовались сами по себе, не прислушиваясь к беседующим в тени белому и желтому, однако как только щелкнули, тихо щелкнули, пальцы узкоглазого, так сразу один из черных прибежал в тень, точно вышколенный халдей из другого кабака.

Китаец, не глядя на подбежавшего, бросил короткую фразу на местном наречии тоном императора, снизошедшего до приказа рабу, и раб убежал. Очевидно, выполнять приказание.

– Я понимаю, – сказал китаец, обращаясь в Павлу, – вы еще слишком плохо себя чувствуете, чтобы как следует удовлетворить мое любопытство. Я вас не тороплю. Скоро вам принесут еще воды и фруктов. – Китаец поднялся с циновки. – Отдыхайте. Не бойтесь, никто вас не тронет, – он собрался уходить.

– Постойте, а как вас зовут? Как мне к вам обращаться?

– Крыса. Зовите меня Крысой.

5. Первые дни в тюрьме

День Павел отлеживался. На ночь Крыса взял его в свою камеру. Кроме китайца и русского, в камере больше никто не ночевал, топчаны-нары пустовали, хотя в большинстве других камер зэкам приходилось спать на полу вповалку, как говорится, – и в тесноте, и в обиде.

На второй день Павел рассказал Крысе историю своего знакомства с боевой системой саваж. Китаец слушал внимательно, переспрашивал часто, просил русского показывать атакующие движения старофранцузских бродяг, пробовал повторять их, и, наконец, у Крысы все получилось. То есть – у него сразу получился идеально правильный наскок, но Мастер на то и Мастер, чтобы добиваться не просто идеальной, а мастерской правильности.

У Мастера получился наскок гораздо более сильный, быстрый и резкий, чем у того человека, который показывал Павлу это движение, и китаец наконец-то улыбнулся удовлетворенно. Улыбнулся как ребенок, получивший желанный подарок. Оживился, разговорился. Сказал, что особому статусу в островной африканской тюрьме всецело обязан искусству циньна. За что его упекли в тюрьму, Крыса не сказал, а Павел благоразумно не спросил. Всякий русский сызмальства знает – вопрос «за что» не подлежит обсуждению на тюремных нарах. Китаец красочно описал, как появился впервые в тюремном дворе и, подобно Павлу, ответил насилием на агрессию. Изувечил по меньшей мере дюжину блатных. Многие из изувеченных вскоре скончались, их выбросили на корм рыбам. К трупам охрана здесь относится как к параше, как к неизбежным отходам бытия, и за кровавые разборки здешних зэков не наказывают, скорее наоборот – охранников на втором ярусе-галерее развлекают зрелища разборок.

В истории наказаний имел место прецедент, когда в гуманном СССР построили спецзону для опущенных. И, оказавшись на той зоне, бывшие низы тюремной иерархии сразу же выстроили полное подобие той самой иерархической пирамиды, от которой их должна была спасать спецзона. Также и здесь – дюжину авторитетов Крыса поломал, обороняясь, и авторитетные места тут же заняли блатные мастью пожиже прежних. Блатные нувориши предпочли стерпеть присутствие желтого костолома, мстить ему не стали. Таким образом Крыса сделал первый шажок к особому статусу.

Второй семимильный шаг он сделал после того, как рядовые охранники поведали высоким чинам администрации о появлении в тюремной иерархии экзотического бойца-костолома, на которого, к немалому расстройству скучающих вертухаев, более никто не решается наезжать. Высокие чины коротали время на острове, в том числе и за просмотром фильмов по видео. А после успеха в середине 80-х кинофильма «Кровавый спорт» на видео и киноэкранах в ту пору вовсю эксплуатировалась тема смертельных боев на продажном ринге. И нет ничего оригинального в том, что тюремные администраторы решили организовать забаву, подобную киношной.