Второе рождение - Збых Анджей - Страница 19

Мюллер распорядился накануне послать телеграмму и получил ответ, что фрау Бейтз действительно проживает в Нюрнберге и в течение недели прибудет по требованию Мюллера.

Другой немец, Генрих Фогель, работал инженером на нефтеразработках в Болеславле. После семнадцатого сентября он подал ходатайство о возвращении в Германию. Советские власти отклонили его просьбу, он был нужен как инженер, работавший по контракту, заключенному еще с польским акционерным обществом и предусматривавшему срок его работы на нефтепромысле до сорок второго года. Но в сороковом году, после оккупации Германией Франции, когда он, напившись со своими приятелями в одном из Львовских ресторанов, не в меру разболтался и начал убеждать своих друзей, что после Франции Гитлер нападет на Россию, его арестовали за антигосударственную пропаганду в общественном месте, судили и приговорили к нескольким годам тюремного заключения. Сидел он в разных тюрьмах и был доволен, что его не выслали на принудительные работы в какой-нибудь лагерь на севере, потому что холода он очень боялся.

Что же касается Клоса, то с ним Фогель познакомился в заключении. Клос уже находился там, когда арестовали Фогеля. Через несколько дней они оказались в одной камере, потом Фогеля перевели в другое место, но они встречались на прогулках и разговаривали. Немцы, сидевшие в одной тюремной камере, сочувствовали Клосу, которого ежедневно таскали на многочасовые допросы. Никто не знал, чего от него добиваются. Как-то Клос рассказывал в камере о своих родственниках, много говорил о кузине. Даже советовался с товарищами по камере, говорить ли всю правду русским…

Штурмбаннфюрер Мюллер начал перебирать лежавшие перед ним бумаги, чтобы найти протокол допроса Фогеля и именно этот раздел протокола. Наконец нашел это место и прочитал:

«Вопрос: Ежедневно ли вы встречались с Клосом в заключении в период между июнем сорок первого года и мартом сорок второго?

Ответ: Да, за исключением двух дней, когда находился в тюремном госпитале, в октябре или в ноябре. В июле и августе был вместе с ним в одной камере, а позже встречал его на прогулках в тюремном дворе. Помню, на рождество Ганс был дежурным, разносил по камерам еду».

Мюллер потер лоб, как будто бы этот жест мог помочь ему в размышлениях. Из личного дела Ганса Клоса следовало, что на рождество сорок первого года Клос уже был слушателем полугодичных курсов в школе офицеров абвера. Это могло означать, что слушателем был не Ганс Клос, а вражеский агент, ловко внедрившийся в абвер под его именем. Гестаповец сравнил показания молодого немца, чей открытый взгляд и армейская выправка так понравилась ему, с биографией в личном деле Ганса Клоса. Тексты биографии и показания были написаны совершенно разным почерком, и это подтверждало правильность выводов штурмбаннфюрера.

«Да, – подумал Мюллер, – почерк трудно изменить. Не может один и тот же человек писать по-разному».

В дверях кабинета появился дежурный эсэсовец. Он доложил, что прибыл человек, которого господин штурмбаннфюрер ожидает.

Мюллер приказал провести гостя в кабинет, посадил его в кресло, стоящее сразу за дверью, чтобы тот не был заметен, потом распорядился вызвать Ганса Клоса.

Поднимаясь по ступенькам узкой подвальной лестницы вслед за эсэсовцем, Клос строил всевозможные догадки, что его может ожидать. Проходя через первый этаж, он заметил, что двери на улицу полуоткрыты и около них нет охранника. Разведчик почувствовал неодолимое желание бежать и с трудом подавил его.

Эсэсовец открыл дверь кабинета штурмбаннфюрера и впустил Клоса.

– Прошу садиться! – Мюллер указал Клосу на кресло.

Клос подумал было, что на сегодня его проверка закончена, и расслабился, опустившись в кресло, но тут, словно удар бича, хлестнул окрик:

– Клос!

Это крикнул Штедке, встав с кресла, стоявшего за дверью, и направился к Клосу.

Ганс не спеша повернул к Штедке голову:

– Действительно, мое имя Клос. – Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он заметил, что Штедке остался все в том же звании оберштурмфюрера.

– Похож? – спросил Мюллер.

– Да! – ответил Штедке. – Но мало сказать «похож», он просто идеально похож, хотя… – Он на миг заколебался. – Профилем! Встать профилем! – крикнул эсэсовец. «Это удивительно!» – подумал он и спросил. – У тебя есть брат?

– Позволю заметить, господин оберштурмфюрер, – твердо сказал Клос, – я немецкий офицер и не привык, чтобы мне тыкали. Не имел чести пить с вами на брудершафт. – Он заметил, как с лица Штедке сползла самодовольная улыбка.

Слова Клоса несколько отрезвили оберштурмфюрера.

– Извините, господин Клос, – буркнул он, – но вы так похожи на одного человека, которого я знал, что диву даешься.

Мюллер, который молча наблюдал эту сцену, поднял телефонную трубку и только сказал:

– Ввести!

Открылась дверь кабинета. Вошел старый, коротко стриженный мужчина, которого сегодня ночью, не сказав ни слова, вытащили из постели, посадили в самолет и привез ли из Кенигсберга сюда, прямо в кабинет штурмбаннфюрера Мюллера.

Клос повернулся к нему. Колебание длилось не более полусекунды.

– Дядя Хельмут! – воскликнул он.

– Ганс! Мальчик ты наш! Ты жив! Мы уже не раз тебя оплакивали. Что с матерью? Отцом? Сестрами?

– Об этом позже, – сказал Мюллер. – Потом освежите свою память родственными воспоминаниями. Если хотите поговорить со своим племянником, господин доктор Клос, то прошу вас подождать его в гостинице. Через несколько минут он будет свободен.

Итак, план Станислава Мочульского удался. Во всяком случае, на этом этапе, когда Сташека приняли за настоящего Ганса Клоса.

Клос не мог не признать, что Мюллер хорошо все продумал. Два выпада подряд, и оба в тот момент, когда Клос был почти уверен, что испытания уже окончились. До него доле тали отдельные слова Мюллера, который рассказывал о том, как агент большевиков внедрился в абвер под именем Ганса Клоса и как был обезврежен. Разведчик немного выждал, размышляя, как вести себя дальше в этой ситуации. Наклонил голову и обхватил ее руками, как бы удрученный неожиданным для него ударом, а потом воскликнул с возмущением: