Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа - Зейг Джеффри К. - Страница 18

В этом заключалась суть совета, который дал мне Эриксон. Я покинул его офис в смущении. Потом все обдумал и решил, что, обсуждая случай с бриллиантовым кольцом, он как бы говорил мне, что моя проблема не настоящая. Я начал думать об этиологии своей «проблемы», возможно, потому что Эриксон говорил об этиологии своего собственного паттерна. Как бы то ни было, терапия сработала. Я перестал застенчиво улыбаться.

Истории Эриксона помогали мне снова и снова. Как-то в начальный период моего обучения, я сказал Эриксону, что боюсь транса. Он спросил меня, почему, и я ответил: «Не знаю. Возможно, боюсь потерять сознание».

Эриксон сказал, что приведет мне несколько примеров. Он рассказал о мальчике, который пошел на охоту вместе с отцом. Мальчик обожал охоту на оленей, пока ему не исполнилось шестнадцать, и отец заявил, что его сын уже достаточно взрослый, чтобы ходить на охоту самостоятельно. Парню дали ружье, и он подстрелил оленя. От неожиданности он задрожал и побледнел.

Далее Эриксон рассказал историю о конкурсе красоты: победительница конкурса Мисс Америка плачет и дрожит. Затем он заговорил о родах. Он рассказал о женщине, которая страшилась разрешения от бремени, хотя она понимала, что в течение всей истории человечества женщины без труда выполняли эту задачу.

Впоследствии Эриксон объяснил мне, что в предыдущий день, в ходе сеанса, я то входил в транс, то выходил из него.

Потом я сказал ему, что хочу приобрести «опыт якорения», чтобы можно было понять, как использовать гипноз. Он рассказал мне еще две истории.

Первая — о бейсбольном игроке, пропустившем мяч, когда «заякорил» сам себя. Вторая — про студента медицины, который семь лет провел на первом курсе медицинской школы. Когда его спрашивали о том, что такое дельтовидная мышца, он пересказывал содержание учебника, буквально, начиная с первой страницы. Он возвращался к первой странице, потому что ему нужно было заякорить себя.

Потом Эриксон взглянул на меня и произнес: «Ты хочешь обладать способностью использовать гипноз в различные периоды времени. Ты входишь и выходишь, позволяя этому случиться». Последствия этих историй сказались на расширении возможности использовать мои гипнотические способности; больше я не опасался неблагоприятных реакций на гипноз.

Истории подобного типа легко интерпретируются. В основном, Эриксон переопределял мой страх «потери сознания» и позволял мне примириться с тем, что часть начального процесса обучения может включать нежданные эмоции. По сути, эта техника переопределения давала простор для более позитивной интерпретации «потери сознания» (подобные чувства обычно возникают после триумфа) и негативной интерпретации необходимости в «якоре». Однако, если подвергать эти истории излишнему анализу, часто утрачивается гештальт. Целое больше суммы составляющих его частей.

Истории Эриксона помогли мне и еще в одном случае. Когда в 1976 году я приехал в Феникс, у моего отца был коронарный приступ. Мать не могла связаться со мной, поскольку я только что перебрался в Феникс и не имел постоянного места жительства. Поэтому она послала телеграмму Эриксонам.

Когда я пришел за телеграммой, Эриксон рассказал мне историю о своем отце, которую я перескажу так, как помню. Она подробно описана Розеном (1982а).

Эриксон сказал, что его отец испытал первый коронарный приступ, когда ему было около восьмидесяти. Он очнулся в больнице маленького городка в Висконсине и взглянул на доктора, который сказал ему: «Мистер Эриксон у вас серьезная коронарная недостаточность. Вам придется провести в больнице пару месяцев». Мистер Эриксон ответил: «Я не располагаю парой месяцев. Через неделю меня здесь не будет». Через неделю он был выписан из больницы.

Прошло несколько лет, и у мистера Эриксона случился очередной приступ. Он очнулся в той же больнице, увидел того же доктора, тяжко вздохнул и произнес: «Только не еще одну неделю».

Несколько лет спустя у мистера Эриксона случился еще один коронарный приступ. Когда он пришел в сознание, он сказал доктору (тому же самому): «Знаете, док, я немного старею. Я полагаю, мне следует побыть в больнице недельки две».

Когда ему уже было за девяносто, мистер Эриксон пережил еще один коронарный приступ. Когда болезнь отступила, он сказал доктору: «Знаете, док, я думал, что этот четвертый приступ меня доконает. Но теперь я начинаю терять веру в пятый».

Когда ему было девяносто семь с половиной лет, мистер Эриксон собрался на прогулку с дочерьми. Сев в автомобиль, он понял, что забыл шляпу, и вернулся за ней домой. Некоторое время спустя обе сестры отметили для себя: «Вот оно, должно быть, и пришло». Действительно, мистер Эриксон умер в результате церебрального кровоизлияния. Эриксон прокомментировал это так: «Он был прав, потеряв веру в пятый». Затем он посмотрел на меня и сказал: «По-настоящему важная вещь — мотивация вашего отца».

Я действительно оценил помощь Эриксона, а драматический аспект этого рассказа сделал его запоминающимся и эффективным. Я столкнулся с конфликтом в области моей ответственности перед семьей. Его история выстроила перспективу и помогла мне выработать курс поведения. Кроме того, следует отметить контекст: Вмешательство Эриксона не было ответом на мои проблемы; я не просил его о помощи. Это был стиль Эриксона: если вы находились рядом с ним, он имел право осуществлять гипноз и психотерапию. Кому-то это может показаться неэтичным и манипулятивным, но для Эриксона это был вопрос социального этикета. Он реагировал на ситуацию самым значимым из возможных способов. Реципиент коммуникации был волен реагировать на нее в желаемой для него степени.

В истории об отце Эриксон выразил свой взгляд на то отношение, которое люди должны проявлять к смерти и болезни. Как свидетельствуют обстоятельства его смерти, он не был лицемером; он смоделировал те принципы, которых придерживался.

Моделирование смерти

Воскресным утром 23 марта 1980 года Эриксон слег от сильной инфекции. Он находился в полукоматозном состоянии вплоть до 23.00 вторника и умер в присутствии миссис Эриксон и дочери Роксанны. Пока он находился в таком состоянии, члены его семьи успели прилететь в Феникс.

Пребывая в больнице, Эриксон проявлял некоторые реакции, но только по отношению к членам семьи. Когда они разговаривали с ним, его веки часто подрагивали.

Его манера умирать соответствовала его образу жизни. Эриксон гордился тем, что его отец умер, когда отправился что-то сделать, и его собственная смерть представляла собой нечто подобное. Эриксон только что закончил недельный семинар, и студенты уже приехали на семинар, который должен был состояться в понедельник. Пребывая в больнице, он явным образом боролся за свою жизнь. У меня было такое чувство, что он так и не сдался. Казалось, он боролся за каждый возможный вздох, а потом делал еще один.

После похорон Эриксона мы пошли в его дом на ужин. Все обошлось без преувеличенной скорби. Эриксон всегда говорил, что жизнь существует для живых и нет нужды в глубокой скорби.

Эриксон часто прибегал к задиристому юмору, чтобы развеять чувства, связанные со смертью. Однажды, когда я выразил озабоченность его ухудшающимся здоровьем, он, перефразируя Теннисона, заметил: «Пусть смолкнут все стенания у стойки, когда корабль мой в море отплывет». Он также шутил, что умирание — это последнее, что он намерен совершить (ср. Rosen 1982a; также Rosen, 1982b). Его позиция была такова: «Мы все начинаем умирать, когда рождаемся. Некоторые из нас проворнее других. Почему бы не жить и не наслаждаться — ведь ты можешь очнуться мертвым. Ты даже не будешь знать об этом. Но тогда кто-то другой будет печалиться. А до тех пор живи и наслаждайся жизнью».

По другому случаю он произнес нараспев: «Хочешь хороший рецепт долголетия? Всегда будь уверен в том, что проснешься утром. А гарантировать это можно, только если будешь выпивать на ночь много воды» (Zeig, 1980a).