Кровное дело шевалье - Зевако Мишель - Страница 52

На шляпе Пардальяна все еще сверкало дорогое украшение, полученное от королевы Наваррской.

Мадам Югетта покачала головой и спрятала кошелек.

— Да! — воскликнул шевалье. — Говорил ли я вам, как я вас обожаю? Вы так добры, мадам, и ваше очаровательное лицо столь же прекрасно, сколь и ваше нежное сердце… Ах, Югетта, похоже, вы пленили меня!..

Мадам Грегуар потупилась, и на ее ресницах заблестели слезинки.

— Почему у вас глаза на мокром месте, мадам? — отчаянно изображая беззаботную игривость, спросил Пардальян. — Говорю же вам: я ваш раб! Вы должны ликовать, а не расстраиваться!

Шевалье пытался улыбаться, но в его глазах затаилось страдание.

Югетта нежно взглянула на него и прошептала:

— Как вы мучаетесь!

Услышав это, Пардальян побледнел.

— Я? Мучаюсь? Почему вы так решили?

Восхитительные глаза Югетты продолжали ласково смотреть на шевалье.

— Мне кажется, — грустно вздохнула она, — вам сейчас очень больно. Только не улыбайтесь, а то вам станет еще тяжелее. Меня же ваши шутки лишь огорчают. Да, шевалье, ваше сердце разрывается… оттого, что вы влюблены. Вы надеялись, что я ничего не знаю?.. Извините, но я следила за вами… и заметила, как вы целыми днями сидите у окна, не сводя глаз с соседней мансарды. Вас пленила девушка, которая там живет… Это она — владычица вашей души. Но теперь красавица исчезла, и вы в отчаянии… Считаете, наверное, что она вас забыла… Но вы неправы… Она вас любит…

— Да разве вы это можете знать?!

— Могу, шевалье! Я ведь подглядывала не только за вами, но и за ней. Могу — ведь нетрудно обмануть женщину, которая равнодушна к вам, но ничто не укроется от женщины, которую обуревает ревность, ибо ее сводит с ума любовь!

Эти слова Югетта проговорила чуть слышно, так что шевалье даже не уловил их звучания и все же отлично понял их смысл.

— Югетта, вы ангел! — воскликнул юноша и приник к руке прелестной трактирщицы.

— А вы так любите ее! — всхлипнула Югетта.

Пардальян промолчал, однако крепко сжал пальчики мадам Грегуар.

Кто знает, чем кончился бы этот разговор, но его прервали крики почтеннейшего Ландри, донесшиеся с первого этажа. Хозяин постоялого двора громко звал свою жену.

Югетта умчалась, то ли радуясь, то ли грустя.

— Несчастная мадам Грегуар! — вздохнул Жан. — Она любит меня и старается приободрить, выдумав эту историю о чувствах Лоизы. Но увы, Лоиза не любит меня и не может полюбить. И я вы— -рву из своего сердца эту страсть. Я снова стану свободным, свободным, как птица!.. Брошу Париж! Завтра же поеду на поиски отца! А пакет Дамы в трауре? К дьяволу! Пусть герцог де Монморанси сам его ищет!

Пробормотав это, Пардальян взял послание Жанны де Пьенн, сердито свернул его и в ярости выбежал из комнаты, сжимая в руке пакет. Он дал себе слово никогда больше не думать ни о Лоизе, ни о ее матери и выкинуть из головы всех Монморанси на свете.

Позже Пардальян сам не мог вспомнить, что он делал в тот день. Кажется, переходил из кабачка в кабачок… Его хорошо знали в этих заведениях, он же, забыв о своих врагах, даже не думал скрываться.

К вечеру он наконец пришел в себя. К нему вернулась его обычная спокойная рассудительность. Он оглянулся и увидел, что каким-то образом очутился возле роскошного дворца, который высился невдалеке от берега Сены, по соседству с Лувром.

«Дом Монморанси! Но я, разумеется, туда не сунусь!» — подумал шевалье.

И твердо решив уносить отсюда ноги, юноша деловито перешел через улицу, приблизился к главному входу и изо всех сил заколотил в огромную дверь.

XXVII

ИСПОВЕДЬ

Однако перенесемся немного назад. Ловкость и сообразительность лишь завтра помогут шевалье де Пардальяну выбраться из тюрьмы. Пока же заглянем в храм Сен-Жермен л'Озеруа, где происходят немаловажные события.

Уже девять часов вечера. Только что закончилась проповедь. Ее слушало множество людей; большой храм был набит битком. Толпа собралась, чтобы внимать словам красивого монаха высокого роста, с изысканными манерами истинного придворного. Черно-белое одеяние, говорившее о принадлежности к ордену кармелитов, лишь подчеркивало естественную грацию этого человека.

Звали монаха — преподобный Панигарола. Еще молодой, он казался строгим аскетом, что немного охлаждало не вполне религиозный пыл очаровательных прихожанок.

Но он, и правда, был поразительно красив; одним-единственным жестом он мог приковать к себе внимание слушателей. Когда Панигарола воздевал руки горе, а голос его гремел под сводами собора, толпа цепенела от восхищения.

Но больше всего горожан восторгала отвага монаха: он обличал пороки и заблуждения, обрушиваясь в своих проповедях даже на короля. Панигарола, не таясь, требовал искоренить ересь и истребить протестантов. Он изливал потоки злобной ненависти на королеву Наварры Жанну д'Альбре и ее сына Генриха, на адмирала Колиньи и всех его сторонников. А людей вроде короля Карла, достаточно терпимо относившихся к гугенотам, монах называл тайными врагами католической церкви.

Женщины внимали Панигароле как зачарованные, разглядывая проповедника с трепетным волнением. Простолюдинки думали, что он святой, призванный Екатериной Медичи из Италии спасать Францию и искупать прегрешения французов. Но почти все знатные дамы, не пропускавшие ни одной проповеди Панигаролы, видели в нем не просто святого, они понимали, что перед ними человек, совершивший множество грехов, и, как истинные христианки, считали своим долгом простить ему множество неправедных поступков…

Они же хорошо помнили неотразимого маркиза де Пани-Гарола! Он был участником всех пиров и всех балов; заслужил славу отчаянного задиры и прикончил на дуэлях человек шесть или семь; не вылезал из кабаков и притонов, восхищая всех вокруг очаровательной наглостью, безумной расточительностью и дерзким легкомыслием. А затем он вдруг пропал.

Через некоторое время Панигарола опять объявился в Париже, но уже в рясе кармелита. Теперь он стал еще более красивым и еще более опасным: с уст, пленявших недавно обольстительной улыбкой, срывались ныне грозные призывы и страшные проклятия.

Распаленная речами монаха, толпа выплеснулась из храма, и на улице послышались крики: «Бей еретиков!» В соборе молились лишь несколько женщин, преклонивших колена недалеко от исповедальни. Но подошедший к ним служитель объявил, что преподобный Панигарола очень утомлен и отпускать грехи сегодня не будет. Огорченные богомолки поплелись к выходу, но две дамы так и не двинулись с места.

Одна из оставшихся была юной красавицей; прелесть ее лица не могла скрыть даже длинная темная вуаль. Девушка целиком погрузилась в молитву, низко склонив голову и опустив глаза. Когда проповедник неслышно, будто не касаясь пола, вновь вошел в храм, вторая женщина дернула прекрасную богомолку за рукав и тихо сказала:

— Он здесь, Алиса.

Алиса де Люс оглянулась и затрепетала. Панигарола проскользнул мимо нее и исчез в исповедальне.

— Торопитесь, он ожидает вас! — прошептала особа, сопровождавшая Алису. — Я все устроила…

— Ах, Лаура, мне страшно, — срывающимся голосом промолвила Алиса. — Ты не открыла ему моего имени?..

— Что вы, разумеется, нет.

Алиса шагнула в исповедальню и опустилась на колени, прижавшись лбом к легкой деревянной решетке, за которой угадывался силуэт монаха. В исповедальне царил полумрак, и красавица едва могла разглядеть преподобного отца.

Просторный неф собора уже погрузился в полумрак. У алтаря горела свеча — это сторож наводил порядок после мессы. Высокие своды тонули во тьме, и малейший шум странным эхом отзывался в наступившей тишине.

К тому же Алиса опустила на лицо вуаль и не опасалась, что монах узнает ее.

Панигарола тем временем бормотал молитвы; потом он спокойно обратился к прихожанке:

— Говорите, мадам…

«Он не догадывается, кто я, — подумала Алиса. — Попробую ошеломить его, так легче добиться от него того, что мне нужно…»