Принцесса из рода Борджиа - Зевако Мишель - Страница 65

— Ты об этом жалеешь?

— Не знаю, — сказал Бельгодер с сомнением в голосе. — Мой план был хорошо продуман, а теперь все смешалось.

Вот моя история, госпожа. Теперь ваша очередь говорить. Вы обещали, что месть будет страшной…

— Виолетта в тюрьме. Разве этого недостаточно?

— Это все равно что спросить, достаточно ли мне стакана воды, чтобы утолить жажду, тогда как мне нужна добрая пинта пряного вина, которое бы продрало глотку и обдало желудок огнем.

— А что ты скажешь, если Виолетта будет повешена на глазах Клода, как повесили Магду на твоих глазах?

Ужасная усмешка исказила лицо цыгана.

— Повешена и сожжена! — добавила Фауста.

— О! И Клод это увидит?

— Без сомнения.

— А я буду рядом с Клодом?

— Ты будешь рядом с ним!

— И я смогу поговорить с ним? Заставить его смотреть? Смогу сказать ему, что это я похитил его дитя и предал его огню?

— Ты будешь рядом с ним и скажешь ему все, что захочешь.

— Дьявольщина, я даже надеяться не мог, что месть будет столь ужасна! — прорычал Бельгодер. Он дышал, как хищник, обнюхивающий свою жертву.

— Так послушай меня. Завтра утром, в десять, на Гревской площади будут повешены две девушки, повешены и сожжены. Их преступление состоит в том, что они дочери отца, который сначала был католиком, а затем стал протестантом. Этого человека звали Фурко: Он умер в тюрьме. Завтра народ повесит и сожжет двух его дочерей, которых прозвали Фуркошками. Однако тебе известно, что только что произошло в Бастилии? Мы выпустили одну из этих девиц.

— Ту, которую я отвез в аббатство, — задыхаясь, проговорил Бельгодер.

— А вместо нее, чтобы было кого повесить и сжечь, мы…

— Оставили Виолетту! — взревел Бельгодер. — Дьявол! Это уму непостижимо! О! Само небо надоумило меня поступить к вам на службу!..

И, потрясенный, Бельгодер посмотрел на Фаусту с восхищением, которое заставило ее содрогнуться от отвращения.

— Так значит, — продолжал он все с той же отталкивающей улыбкой на лице, — завтра в десять утра будут повешены… как вы сказали?

— Две преданные проклятию еретички, протестантки.

— Неважно, какое у них вероисповедание, — глухо сказал цыган. — Виолетту сожгут на глазах ее отца, вот что главное…

— Да, на глазах отца, — прошептала Фауста.

— Вы сказали — Виолетта и еще одна… а кто другая?

— Сестер зовут Мадлен и Жанна Фурко. Мадлен погибнет, а вместе с ней умрет и Виолетта.

Бельгодер поднялся и сделал несколько шагов по комнате, бормоча что-то на своем наречии. Внезапно он резко остановился.

— Но Клод? — воскликнул он. — Как он увидит? В этом вся загвоздка!.. Как мне его предупредить? Ведь именно я должен предупредить его!..

— Слушай меня внимательно. Завтра утром ты пойдешь на Гревскую площадь. И когда ты увидишь, что толпа уже собралась, когда радостные крики народа скажут тебе, что осужденных привели на казнь, ты войдешь в третий дом слева от площади, если стоять спиной к реке…

— Третий дом. Запомнил крепко-накрепко.

— Ты не сможешь ошибиться. В окнах соседних домов будут видны головы любопытных. Но в этом доме на всех этажах шторы будут опущены, как будто он в трауре по приговоренным… Когда ты войдешь, ты скажешь, что тебе нужно поговорить с принцем Фарнезе.

— Кто это, принц Фарнезе?

— Неважно! — мрачно усмехнулась Фауста. — Итак, тебя проводят к принцу. Скорее всего, ты окажешься в большой комнате, окна которой выходят на Гревскую площадь.

— Ну а Клод?! Клод?!

— Что ж, Клода ты найдешь подле Фарнезе! Они неразлучны.

— Не понимаю, — возразил Бельгодер, покачав головой, — как бывший палач может быть другом принца. Но какая разница, я пойду и буду действовать, как вы сказали. И что же я должен сделать?

— Если, как я рассчитываю, принц Фарнезе окажется в доме, если Клод будет рядом с ним, если ты попадешь к ним как раз тогда, когда девиц Фурко приведут на Гревскую площадь, то остальное — на твое усмотрение!

— А вдруг, — спросил цыган, который с жадностью следил за этими объяснениями, — принца не окажется в доме?

— Он там будет!

— И Клод рядом с ним?..

— Рядом с ним!

— А если меня не захотят впустить?..

— Ты скажешь, что ты — тот человек, которого принц Фарнезе ждет к десяти часам утра.

— Так, значит, меня будут ждать? — удивился цыган.

— Тебя будут ждать принц Фарнезе и Клод! А теперь иди. Я обещала тебе, что месть твоя станет со временем только более страшной. Иди! Завтра в десять ты покажешь Клоду, как его дочь горит на костре на Гревской площади.

Бельгодер что-то хрипло пробормотал, покинул дворец Фаусты и поспешил на Гревскую площадь. Была уже глубокая ночь, но на площади при свете факелов какие-то люди заканчивали свою страшную работу. Цыган несколько минут наблюдал за ними.

— Два костра! — прошептал он, задрожав.

Эти люди были помощниками парижского палача. И сооружения, которые они деловито возводили — настилы с охапками хвороста вокруг столбов, — и были кострами, предназначенными для сестер Фурко.

После того, как Бельгодер ушел, Фауста села за письмо. Вот что она написала:

«Ваш бунт заслуживает наказания. Поэтому Вы должны были страдать настолько сильно, насколько велика была ошибка, совершенная Вами. Поскольку причиной бунта была Ваша дочь, я хотела, чтобы Вы страдали именно из-за нее. Поэтому я сказала Вам, что она умерла. Но вы — мой любимый ученик и последователь, и мне не хотелось бы, чтобы наказание продолжалось слишком долго… Знайте же, кардинал: Виолетта жива. Если Вы хотите ее видеть, будьте завтра утром в доме на Гревской площади и попросите человека, который появится около десяти часов, показать Вам ее; он непременно покажет.

Любящая Вас и ждущая Вашего возвращения».

Гонец с письмом был отправлен немедленно. А Фауста, уронив голову на руки, прошептала:

— Я добралась до Фарнезе и сразила его. Но как добраться и сразить Пардальяна — прежде чем отдать его Гизу? Отец будет присутствовать на казни Виолетты. А почему бы возлюбленному не присутствовать там же?

Глава 33

ДЕВА — РЫЦАРЬ

Фауста долгое время сидела неподвижно, постепенно овладевая собой и укрощая свои чувства. По ее лицу, застывшему, словно маска, разливалась мертвенная бледность, а глаза — большие, бездонные — метали молнии.

До этой минуты Фауста все еще боролась со страстью. Владычица своих чувств, могущественная ясновидица, умевшая проникать в самую суть вещей, она презрела первые предупреждения любви. Теперь же в ней бушевала любовная буря. Захваченная ураганом, которому подвластны все существа, все живое и неживое на свете, она сражалась напрасно. Собственные мысли заставляли ее краснеть, сердце неистово колотилось. Душа ее стонала и рыдала от бешенства, стыда и возмущения. И вдруг, униженная, развенчанная в своем величии, со сломанными крыльями, она вскричала, чувствуя отвращение к самой себе:

— Я люблю! О! Я люблю!

«Но, может быть, — думала она, — я просто ревнива. От этого зла можно избавиться, хотя и ценой сильной боли… Я ревную? Но к кому? К маленькой цыганочке! Дочери Фарнезе! Будь проклят день, когда я познакомилась с Фарнезе! Что ж, вот средство, которое вылечит меня! Завтра утром Виолетта умрет… Она умрет, и моя ревность угаснет навсегда».

Поборов ревность, она примется за любовь. Если Виолетта погибнет, ей удастся задушить воспоминания о Пардальяне, — вот на что надеялась принцесса.

Она пыталась убедить себя, строила безумные логические ходы и чувствовала, как мысли ее путаются, разбегаются. И тут внезапно перед ее глазами возникла яркая картина.

Она в окне дома на Гревской площади. Чистое небо, ослепительное солнце, с лотков цветочниц до нее доносятся опьяняющие запахи. На площади собралась огромная толпа. Раздаются приветственные возгласы, и появляется де Гиз. Звучат фанфары войска Крийона. Затем она видит еще одну сцену. Человек, не подчинившийся королю Парижа. Одним своим взглядом он заставляет расступиться шумную толпу. И Пардальян, воздев шпагу, идет сквозь кипящую от негодования массу людей. Тогда она увидела его в первый раз, теперь она видит его снова! Фауста, до сих пор находившаяся в оцепенении, опустила голову, и тяжелый вздох вырвался из ее груди.