Заговорщица - Зевако Мишель - Страница 35

А Клод безжалостно продолжал:

— А вот, монсеньор, какую бумагу подписали вы; я ее прекрасно помню, сто раз повторял про себя. Она здесь, со мной, я никогда не расстаюсь с ней:

«14 мая. года 1588. Я, принц Фарнезе, кардинал, епископ Моденский, объявляю и подтверждаю: через один год, день в день, или ранее указанного срока, если женщина, именуемая Фаустой, умрет, я обещаю предстать перед мэтром Клодом, палачом, днем или ночью, когда он пожелает, в час, который ему подойдет; обязуюсь повиноваться ему, что бы он мне ни приказал. Я даю ему разрешение убить меня или прогнать, что и удостоверяю своей подписью: Жан, принц Фарнезе, епископ и кардинал милостью Божьей.»

Мэтр Клод замолк, а кардинал, уязвленный в самое сердце, глухо застонал. Фарнезе опустил голову, словно ожидая последнего удара судьбы.

— Монсеньор, — продолжал Клод. — Я вам служил верно. Разве я не превратился в вашего раба? Разве я не выполнил все, что обещал?

— Выполнил! — произнес Фарнезе.

— Похоже, наш договор утратил силу, потому что сегодня вы примирились с женщиной по имени Фауста. Имею ли я право напомнить, что вы должны выполнить то, что обещали?

— Это ваше право!

Клод сделал несколько шагов и встал совсем рядом с Фарнезе:

— Монсеньор, с долгами следует расплачиваться. Теперь вы принадлежите мне…

— Делай, что хочешь! — с безысходным отчаянием простонал кардинал. — Да, жизнь моя принадлежит тебе… Убей меня, палач, ведь убивать — твое ремесло!

Клод ответил спокойно:

— Монсеньор, не вас мне следует убить. Вы ошибаетесь…

— Не меня?.. А кого же?

— Женщину по имени Фауста!

— Фаусту? Зачем она тебе, палач?

— Я хочу, чтобы вы жили, монсеньор, а убив Фаусту, я всего лишь выполню одно из условий нашего договора. Это не только мое право, но и мой долг. Слышите, монсеньор: я обязательно убью Фаусту… убью у вас на глазах… но вас я оставлю в живых!

— Ты — дьявол! — воскликнул кардинал. — Но я понимаю тебя…

— Двадцать первого октября посланник Фаусты явится за вами, чтобы отвести вас на Святой Собор. В этот день с вас снимут сан, и вы станете свободным человеком… Еще через день вы покинете Париж с Виолеттой и Леонорой… Так вот, монсеньор, ничего этого не будет! Собор не состоится, никто за вами от Фаусты не явится… потому что Фауста к тому времени будет уже мертва! А вы, монсеньор, вы останетесь в живых! И вам придется самому разыскивать женщину, которую вы любили, и мое дитя, мою Виолетту!

Мы оба будем искать их. И когда вы их найдете — не раньше, ваше преосвященство! — я воспользуюсь своим правом и убью вас… Прощайте, монсеньор!

— Пощадите! — взмолился Фарнезе.

— А вы пощадили меня?

— Нет! — понурил голову кардинал.

— Значит, вы согласны?

— Согласен!

— Двадцать первого октября мы вместе отправимся к Фаусте?

— Да, да, вместе!

— А на следующий день вместе уедем в Италию?

— Да… Я сделаю все, что ты просил.

Кардинал расправил плечи, а Клод вдруг снова стал смиренным слугой. Поклонившись, он почтительно обратился к Фарнезе:

— Благодарю вас, монсеньор! Я никогда не покину вас…

«Господи! — воззвал про себя Фарнезе. — Какой позор! Моя дочь рядом с палачом!»

А вот о чем думал в эту минуту мэтр Клод:

«Моя Виолетта, несчастная моя Виолетта! Не бойся, я не заставлю тебя жить бок о бок с палачом. Я лишь сделаю так, чтобы ты была счастлива! А потом я увижу тебя рядом с прекрасным принцем, которого ты любишь, и навеки распрощаюсь с тобой… я уйду, уйду навсегда!»

Глава XI

МАТЬ

Над полуразрушенными стенами старого монастыря занималось ясное утро. В рощах на Монмартрском холме распевали малиновки, щеглы и воробьи; раскрывались навстречу солнышку полевые цветы; утренний ветерок шелестел в кронах могучих каштанов. Какая-то тихая радость была разлита в воздухе, радость, сопутствующая обычно пробуждению природы.

Фауста поднималась в этот час в носилках по склонам холма и не слышала птичьего пения; не видела она и солнечного блеска, и сияния прозрачно-голубого неба. Не обращая ни малейшего внимания на красоты природы, она сидела мрачная и напряженная, словно ведя с собой какой-то спор.

На вершине холма портшез остановился, и Фауста вышла. Однако она не стала стучать в главные ворота монастыря, а направилась к одному из домиков рядом с монастырской стеной.

Когда Фауста вошла в лачугу, она увидела пожилую женщину, сидевшую у самого порога с веретеном в руках. Заметив гостью, старая крестьянка торопливо встала, но Фауста жестом приказала ей сесть.

— Ах, это вы! Благодетельница наша! — воскликнула крестьянка.

Фауста сама взяла табурет и присела рядом с крестьянкой.

— Так как дела, матушка? — весело спросила принцесса. — Смотрю, вы уже с утра пораньше за работой?

— А, милая дама, — сказала крестьянка. — Я стара, скоро Господь призовет меня…

— И что же? — спросила Фауста.

— А холст-то дорог… вот и приходится все делать самой…

— Что делать?

— Пряду себе саван, надо же в последний путь отправиться как положено, — просто сказала крестьянка.

Фауста была потрясена, а старуха даже не поняла, чему так удивилась ее гостья.

— Вам спасибо, благодетельница наша, — продолжала крестьянка, — вы мне тогда дали несколько золотых, я смогла купить хорошего льна, да еще хватило денег, чтобы мессу заказать на помин души. А из остатков льна сделаю пеленки, моей дочке скоро рожать…

Для старой крестьянки рождение и смерть были взаимосвязаны: из остатков савана она собиралась кроить пеленки.

— Я заплачу еще, — сказала Фауста. — Обеспечу и вам спокойную старость, и вашему внуку безбедное житье…

— Да благословит вас Пресвятая Дева!

— Аминь! — заключила Фауста. — Но скажите, матушка, вы сделали то, о чем я вас просила?

— Конечно, благодетельница. Как вы нам и велели, мой сын от цыганки не отходит ни на шаг… следит за ней, конечно, незаметно…

— Она пыталась куда-нибудь убежать?

— Нет, все бродит вокруг святой обители, но в монастырь — ни ногой… Есть захочет — приходит к нам. Является обычно ночью. Мы для нее и постель на сеновале устроили… Сами понимаете, нам, христианам, не пристало якшаться с еретичкой, так что в дом мы ее не допускаем.

И старуха суеверно перекрестилась.

— Не волнуйтесь, матушка, — ответила Фауста. — Вот, держите за ваши труды.

— Спасибо, благодетельница! — воскликнула крестьянка, жадно схватив несколько золотых экю, что протянула ей гостья.

— А где сейчас цыганка?

Женщина пожала плечами:

— Ушла куда-то едва развиднелось. Она бродит туда-сюда, то поднимется на холм, то спустится. Часто стоит вон у того большого черного креста, вы, наверное, его заметили, как сюда шли. А чаще всего ходит вокруг монастыря…

— А внутрь, говорите, войти не пытается?

— Нет, во всяком случае я ни разу не видела, благодетельница…

— Хорошо, матушка. Пошлите кого-нибудь за вашим сыном.

Крестьянка заперла в комод золотые, что подарила Фауста, и крикнула мальчишку, бегавшего во дворе. Через двадцать минут появился сын крестьянки. Он стоял на пороге, мял в руках шапку и ожидал приказаний благородной дамы.

— Где цыганка? — спросила Фауста.

— Там! — и молодой человек показал рукой в сторону монастыря.

— Проводи меня к ней.

Крестьянин поклонился, и они с Фаустой вышли из домика. Обогнув монастырскую стену, они оказались возле знакомого читателю пролома. Тут Фауста и заметил Саизуму: та сидела на камне у огорода, устремив взгляд прямо перед собой.

— Ты можешь идти! — сказала Фауста крестьянину, и он поспешил скрыться.

Фауста прошла через пролом и остановилась около цыганки, которая, казалось, не заметила ее появления. Принцесса наклонилась к Саизуме и полным сострадания голосом произнесла:

— Бедная женщина… несчастная мать…

Саизума перевела взор на Фаусту, и в нем мелькнула искорка узнавания. Все же у цыганки сохранились какие-то остатки разума. Она видела Фаусту всего один раз, у настоятельницы Клодины де Бовилье. С тех пор прошло немало времени, да и одета Фауста нынче была иначе, однако же Саизума вспомнила ее.