Заговорщица - Зевако Мишель - Страница 70

Открылось маленькое окошечко, и брат привратник спросил, что желает гость, подчеркнув, однако, что монастырь паломников не принимает. Пардальян ответил, что вовсе не просит приюта в святой обители, а хочет повидать одного знакомого. Услышав имя Жака Клемана, привратник вдруг засуетился, тут же распахнул ворота и предложил войти.

— А коня куда поставить? — спросил шевалье.

— Не волнуйтесь Отведем в конюшню к отцу настоятелю, там его покормят.

— Превосходно! — улыбнулся шевалье.

— Будьте любезны, подождите в приемной, а я предупрежу нашего доброго брата Клемана.

Привратник оставил посетителя под присмотром послушника и поспешно удалился. Но направился он не в келью Жака Клемана, а в апартаменты настоятеля Бургиня и доложил, что какой-то дворянин желает видеть брата Клемана.

Бургинь тут же решил, что посетитель послан кем-то из сильных мира сего для обсуждения с Жаком Клеманом великого замысла — убийства Генриха III. Настоятель распорядился немедленно препроводить визитера в келью монаха, хотя обычно монахи принимали гостей в приемной. Достойный отец настоятель рассчитывал выяснить, кто же явился к Жаку Клеману и о чем пойдет речь.

Следует отметить, что! Пардальян не обратил внимания на то, что его появление вызвало переполох в святой обители.

Брат привратник проводил шевалье по узким извилистым монастырским коридорам в келью Жака Клемана.

— Сюда проходите, пожалуйста, — и привратник указал шевалье на полуоткрытую дверь в келью.

Жак Клеман сидел за маленьким столиком и что-то писал. Как наши читатели знают, сын Алисы де Люс пользовался в монастыре неограниченной свободой, которой завидовали остальные монахи. Ему было дозволено держать в келье бумагу и чернила, а также читать.

Когда шевалье вошел, монах обернулся на звук шагов, увидел гостя и очень обрадовался. Он бросился навстречу Пардальяну, раскрыв объятия.

— Хвала Господу! — воскликнул Жак Клеман.

Голос его звучал возбужденно: так часто говорят люди, страдающие нервной болезнью, не знающие душевного спокойствия.

— А до вас нелегко добраться! — улыбнулся шевалье и пожал руку молодому монаху. — Позвольте, я сяду.

Пардальян отстегнул шпагу, присел на краешек кровати и огляделся:

— Как вы здесь можете жить! Похоже на склеп… ведь вы же относитесь к числу чувствительных натур… Посмотрите на вашего доброго брата привратника! Судя по его физиономии, он не из тех, кто заживо хоронит себя в обители, отказываясь от мирских радостей.

Клеман горько улыбнулся:

— Ах, дорогой друг, вы — словно луч солнца, проникнувший в мою темницу. Едва вы вошли в келью, как в ней все ожило. Не скрою, монастырь — место печальное.

— Зачем же вы остаетесь здесь?

— Это не моя воля. Я вырос в обители и всегда жил в монастырях. Я никуда не могу уйти, так решила судьба. Так плющ, выросший у подножия дерева, обвивает именно это дерево. Куда ему еще деться?

Они помолчали, потом шевалье спросил:

— А чем вы занимались, когда я вошел? Я прервал вашу работу?

Жак Клеман густо покраснел и ничего не ответил.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его шевалье. — Не хотите говорить — не надо. Я не интересуюсь вашими секретами.

Но шевалье все же бросил быстрый взгляд на разбросанные по столу листы и не смог скрыть своего удивления:

— Простите мою нескромность, но ведь это стихи! Вы никогда не говорили, что любите поэзию…

Действительно, молодой монах писал стихи.

Шевалье довольно бесцеремонно взял один лист и пробежал его глазами.

Монах заметно смутился.

— Однако! — воскликнул шевалье. — Какой пыл… разумеется, религиозный пыл! Я думаю, речь идет о любви к Господу? И к Марии?.. Это к какой же Марии… неужели к Богоматери, богохульник вы этакий?

Монах смертельно побледнел.

— Я иногда развлекаюсь, сочиняя светскую поэзию, — пролепетал он.

Шевалье еще раз прочитал стихи, и тут его осенило.

«Конечно же, это Мария де Монпансье! — подумал он. — Эти страстные признания адресованы герцогине Марии де Монпансье, сестре Гиза!»

И Пардальян сразу все понял:

«Так вот откуда у него такая ненависть к Генриху III! Его попросту толкают на преступление… И я знаю, кто убедил этого несчастного убить короля Франции!»

— Ну что же, — спокойно заметил шевалье, возвращая стихи, — я не любитель поэзии, но, по-моему, написано превосходно. Думаю, особа, которой они адресованы, разделит мое мнение.

Монах взял лист бумаги и спрятал в складках рясы.

— Скажите, — спросил шевалье, — вы наконец оставили те мрачные замыслы, о которых мы говорили когда-то в Шартре?

И Пардальян сделал рукой быстрое движение, словно нанося удар кинжалом.

Жак Клеман ответил тихо, но твердо:

— Вы имеете в виду мой план убить Валуа?

— Да, — сказал Пардальян.

Более всего шевалье удивляло то, что о таких страшных вещах молодой монах говорит спокойно и как бы равнодушно.

— Почему я должен оставить эти замыслы? Валуа обречен, и Валуа умрет… Ради вас, ради уважения, что я питаю к вам, я согласился отсрочить день смерти Генриха III. Но этот день придет, обязательно придет!

Пардальян вздрогнул. В голосе монаха слышалась такая безоглядная решимость, что шевалье понял — Жак Клеман не отступится никогда. Его толкала на убийство не только ненависть. Говоря о смерти короля, Жак Клеман словно впадал в экстаз. Пардальян решил, что отговаривать его не стоит — все равно бесполезно. Да и с какой стати он, шевалье де Пардальян, должен заботиться о короле Франции? Что ему до династии Валуа?

— Пардальян, — продолжал Жак Клеман, — вы попросили меня обождать. Вы сказали, что не хотите, чтобы Гиз, воспользовавшись смертью Генриха, возложил на себя корону Франции… Я не знаю, что вами движет, да и не хочу знать… Пока жизнь Валуа будет нужна вам — я буду слепо повиноваться каждому вашему слову. Но когда Гиз перестанет рваться к престолу и ваши планы исполнятся, я попрошу вас позволить мне выполнить то, что предназначено судьбой… Екатерина Медичи убила мою мать… Теперь сын Алисы де Люс убьет сына Екатерины. И ничто, слышите, ничто и никто не сможет спасти Генриха Валуа после того, как вы придете ко мне и скажете: «Путь свободен! Жизнь Генриха мне больше не нужна!» Может, вы уже сегодня явились в монастырь, чтобы произнести именно эти слова?

— Нет, — ответил Пардальян. — Пока нет. Время еще не наступило!

Именно в эту минуту в коридор, куда выходили всегда приоткрытые двери келий, на цыпочках прокрался почтенный отец настоятель. Он подошел к самым дверям кельи Жака Клемана и стал подслушивать.

— Я подожду, — сказал монах, — я подожду. Но когда вы произнесете эти слова, я пойму, что для Валуа пробил последний час!

«Так я и полагал! — подумал настоятель. — Этот дворянин — один из участников заговора. Именно он должен подать сигнал Жаку Клеману.»

— Нет, я прибыл сюда не за этим, — продолжал шевалье. — Я хочу сделать вам одно предложение и очень надеюсь, что вы согласитесь.

— Какое же это предложение? — с улыбкой спросил монах.

— Давайте вместе съездим в Блуа, у меня там дела.

«Прекрасно. Все идет так, как я и думал» — обрадовался настоятель.

— Поехать в Блуа? — с удивлением спросил Жак Клеман.

— Ну да, в Блуа! Друг мой, с некоторых пор я что-то стал скучать, вот и решил предпринять путешествие, чтобы развлечься. Я уже съездил в Дюнкерк, потом вернулся в Париж. Но в дороге я понял, что одному путешествовать тоскливо. И тут мне пришла в голову мысль: вдвоем нам будет веселее!

— В Блуа! — задумчиво повторил Жак Клеман.

— Понимаю, — веселым тоном заявил Пардальян, — вам непонятно, почему я выбрал именно Блуа. Сейчас там очень интересно… Все королевство съезжается в Блуа… Там король…

«Замечательно!» — воскликнул про себя отец настоятель.

Он окончательно убедился, что визитер подослан Гизами для того, чтобы подтолкнуть монаха к исполнению задуманного.

— Кроме того, — продолжал шевалье, — в Блуа собираются Генеральные Штаты, то есть вся аристократия, представители духовенства и третьего сословия. И наконец, приедет сам герцог де Гиз, — блистательный, могучий, знаменитый герцог!