Тойбеле и ее демон - Башевис-Зингер Исаак - Страница 2

Слово за словом… демон оказался в постели Тойбеле и, как ни страшен он был, а позабылось о том на время. «В дни, когда нечистая сила не прячется от людей, когда она везде и повсюду, когда наступает ночь, я буду приходить к тебе. Жди меня каждую среду и в шаббат», – сказал потом Гурмизах. Он приказал держать случившееся в секрете, пообещав безжалостное наказание за малейший намек: «Я вырву твои волосы, выколю глаза и откушу пупок, а потом заброшу в забытое Богом место, где, откусив хлеб, ты вкусишь мертвечину, а, испив воды, выпьешь кровь, где твои легкие переполнятся смрадом отхожих мест, где ночью и днем стенает Залмавет, и никуда не деться от этих стонов». Он велел Тойбеле поклясться прахом матери, что она сохранит все в тайне до последнего дня, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться со своей участью и дать клятву, положив руку на бедро демона.

Перед тем как уйти, Гурмизах притянул к себе Тойбеле и долго не мог оторваться от ее губ, а Тойбеле, поскольку это был демон, а не мужчина, вернула поцелуи, и его борода увлажнилась от ее слез. Пусть это и был злой дух, но он не принес ей зла…

Она так и не заснула, проплакав до рассвета в подушку.

С тех пор не прошло ни одной ночи со среды на четверг и субботней, чтобы Гурмизах не пришел к Тойбеле. Она боялась, что ее стан округлится, и на свет явится исчадие ада с рогами и хвостом, монстр или чертенок. Но демон пообещал уберечь ее от такого стыда. Она поинтересовалась, следует ли ей окунаться в микву по прошествии семи чистых дней, но Гурмизах уверил Тойбеле, что законы ритуальной чистоты не распространяются на женщин, связанных супружескими узами с сатаной.

Как говорится, храни нас Бог от того, к чему мы можем привыкнуть. И эта чаша не миновала Тойбеле. Вначале она ужасалась при мысли, что ночной гость наведет на нее порчу, одарит лишаем или колтунами, заставит лаять как собака или пить мочу, что он навлечет на нее позор. Но Гурмизах не порол Тойбеле, не щипал и не плевал на нее. Напротив, он ласкал ее, нашептывал признания, придумывал каламбуры и рифмы. А иногда позволял себе такие шалости, вытворял такую дьявольскую чепуху, что Тойбеле не могла удержаться от смеха. В другой раз он нежно поддергивал ее за мочку уха и расцеловывал плечи, и утром она находила на коже следы его зуб. Он настоял, чтобы она отрастила волосы под чепцом, и заплетал их в косички. Он объяснял ей магические формулы и учил заклинаниям, рассказывал о ночных духах, с которыми вместе летал над полянами поганок и руинами, над засоленной топью Содома и ледяной пустыней Моря изо Льда. Гурмизах не отрицал, что у него есть другие жены, но все они существа демонической природы, и только Тойбеле человек/./ В ответ на вопрос он их перечислил: Нама, Махлат, Альф, Чулда, Злука, Нафка и Чейма. Всего у демона было семь жен, и он рассказал Тойбеле о каждой из них.

Нама вся клокочет яростью и черна как смоль. Когда они ссорятся, то она плюет в него ядом, а через ее ноздри вырывается пламя и идет дым.

У Махлат лицо пиявки, и если она коснется кого-нибудь своим языком, то несчастный будет заклеймен навеки.

Альф обожает носить украшения из серебра, с изумрудами и бриллиантами. Косы у нее из золотых нитей, а на щиколотках навешаны колокольчики и браслеты. Если пустыни наполняются звоном, то это танцует Альф.

У Чулды глаза зеленые, как крыжовник, и тело кошки. Она мяучит, а не говорит. Совокупляясь, Чулда всегда жует медвежью печень.

Злука – враг новобрачных. Женихов она лишает потенции, а невест подкарауливает в дни Семи благословений, чтобы причинить вред. Стоит молодой выйти из дома под вечер одной, как Злука пускается перед ней в пляс, и та либо теряет дар речи, либо ее хватает удар.

Нафка постоянно изменяет Гурмизаху с другими демонами. Но в коварных речах этой дерзкой распутницы он находит усладу, и поэтому до сих пор она не потеряла для него свою привлекательность.

Как Наме, сообразно ее имени, надлежало бы быть доброй, так Чейме – вздорной и злой. Однако, если хозяйки бывали больны, то Чейма замешивала тесто в их доме, а в бедные дома приносила хлеб, иными словами, она была само милосердие и кротость.

Потом Гурмизах рассказал об их совместных играх в салки над крышами и о всевозможных проделках. «Обычно, – продолжал он, – женщина ревнует, если мужчина имеет близость с другой; но разве можно ревновать к порождению преисподней, пусть и женского пола? Скорее должно быть наоборот». Истории Гурмизаха увлекали Тойбеле, и каждый раз она засыпала его вопросами. Порой под их натиском он решался поведать о том, чего не следует знать ни одному простому смертному: что сокрыто от них о Боге, об его ангелах и серафимах, о небесной обители Бога и о седьмых небесах. А о том, что смертным полагалось знать, и Тойбеле знала, он иногда вдавался в такие подробности, что сомневаться не приходилось – только обитающий в нижнем мире их и может знать. Как всякого грешника, будь то мужчина или женщина, подвергают страшным пыткам в аду: как их варят в котлах с кипящей смолой и бросают в промозглые ямы со снегом, укладывают на гвозди и кидают в жаровни на раскаленные угли, а падшие ангелы, остервенело орудуя плетками из огня, добавляют нестерпимых мук.

И все же самое страшное истязание в аду – это щекотка. Есть такой бесенок по имени Лекиш, и если он уж начнет щекотать прелюбодейку, стопы ее ног и подмышки, то эхо нечеловеческого хохота достигнет даже острова Мадагаскар.

Так Гурмизах развлекал Тойбеле своими рассказами всю ночь, и вскоре она почувствовала, что грустит без него. Летние ночи ей стали казаться слишком короткими, ведь демон покидал ее с первыми криками петухов. Но и пришедшие им на смену зимние ночи едва ли оказались длинней. Все дело в том, что Тойбеле полюбила Гурмизаха, и хотя женщине непозволительно желать дьявола, она тосковала по нему день и ночь.

II

Прошло немало времени с тех пор, как Алхонон стал вдовцом, а между тем свахи не теряли надежды его оженить. Но как бы то ни было, они предлагали невест из дурных семейств или же разведенных и вдов, поскольку помощник учителя не имеет достатка, а Алхонон сверх того прослыл за никуда не годного человека. Изобретая различные предлоги, он увертывался, как мог: одна невеста была уродлива, следующая неряшлива, ну а предлагали еще, так она имела длинный язык. Свахи недоумевали: «Как может он, зарабатывающий девять грошей в неделю, выбирать? Да и сколько можно оставаться одному?» Но к свадебному венцу никого не поведешь насильно.

В лохмотьях, с рыжей всклокоченной бородой и в помятой рубахе, высокий и тощий, с крупным прыгающим кадыком Алхонон слонялся по городу и все ждал, когда свадебный шут реб Зекеле наконец-то умрет, и он займет его место. Однако реб Зекеле не торопился: как и в молодости он был неистощим на остроты и веселил на свадьбах. Алхонон попытался открыть собственный хедер и преподавать, но отцы семейств не захотели отдать туда своих отпрысков. Он продолжал оставаться всего лишь помощником учителя: утром отводил мальчиков в хедер, а вечером приводил обратно домой. Днем он сидел во внутреннем дворике учителя реб Итхеле, выстругивал указки, вылепливал фигурки из глины или вырезал из бумаги украшения, которое потом использовались только раз в год, в Шавуот.

Недалеко от лавки Тойбеле был колодец, и Алхонон приходил сюда по много раз в день, чтобы набрать ведро воды или напиться. Он улучал момент и быстро окидывал Тойбеле взглядом, а она, видя, как он всякий раз проливал воду себе на бороду, жалела его: «Почему этот человек слоняется повсюду один одинешенек?» «Тойбеле, Тойбеле, если бы ты только знала!» – повторял про себя Алхонон.

Он жил в мансарде в доме полуслепой и тугой на ухо старухи-вдовы. Разведя детей по домам, помощник учителя торопливо произносил молитву и ложился спать, и старая карга по поводу и без повода не упускала случая поворчать, что он не ходит в синагогу как это подобает еврею. Вдобавок ей стало казаться, что в середине ночи Алхонон поднимается и куда-то уходит. Бедный помощник учителя поспешил уверить старуху, что такого быть не могло: ей все померещилось, мало ли что причудится ночью. Но нужно ли говорить, что от сплетен и домыслов в городишке это, разумеется, не спасло? Женщины, которые по вечерам собирались на лавочках, штопали носки и перемывали косточки, распустили слух, что Алхонон оборотень и после полуночи превращается в зверя. Слух рос, и уже другие божились, что помощник учителя сошелся с суккубом. «А если это не так, то с какой стати он остается холостяком?» – спрашивали они всякого, кто им вздумал перечить. Богатые люди перестали доверять ему своих детей. Теперь он сопровождал детей бедняков, и редко в какой день ему удавалось поесть горячей еды, не довольствуясь одними лишь сухими корками.