Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 54

– Чернецы не родятся! – запальчиво воскликнул монах. – Я всю Смуту прошел. Не в кабаке, как ты, гремел саблей… об одном сапоге… – с презрением взглянув на пропойцу, добавил монах.

– За кого же, за кого ты бился? За Гришку Отрепьева[110] , за самозванца? – допрашивал сын боярский.

– За народ! Дворян да бояр побивал! Вот на их погибель и пью! – вызывающе отозвался старик и, высоко подняв, залпом выпил свою чарку.

– На погибель! – подхватил Истома и выпил свою.

– А ты смелый, старик! – сказал Туров. – Что же ты, Ивашку Болотникова[111] , что ли, прочил в цари? В Калуге да в Туле сидел?

– Где сижу, тут во Пскове и ране сидел, – твердо сказал чернец. – Мы ни Шуйского знать не хотели, ни панского самозванца[112] . За город стояли.

– А кто, отец, кто стоял? – спросил сапожник Тереша, придвинувшись к чернецу.

– Меньшие повстали. Дали колодникам да холопам волю, да и поставили над собой мужика Тимофея…

– Кудекушу, что ли, Трепца?[113] – нетерпеливо перебил зелейный варщик[114] Харлампий.

Монах усмехнулся:

– Слыхали, стало быть, про него?

– Слыхали. Вор был! – громко ответил Туров.

– Мужик, а не вор! Воры были такие, как ты дворянин. А он тех воров побивал. Еще тридцати годов тогда ему не было, а далось ему пуще всех; силу взял!

– Воевода, да и только! – с насмешкой поддразнивал Туров.

– Воеводам указывал, – подтвердил монах. – На место воевод вот таких горьких пьяниц к расправе градской посадил… И сидели! Кабак забыли! Головы светлы стали у всех, глаза ясны, как звезды. Мужики простые вершили суд и расправу над такими вот Федьками… Не Омельянов тогда был, а Трифон Гудов. На площади жгли его огоньком…

– Воры грабили по дворам да добро тащили – в том и правда была воровская! – со злобой воскликнул Туров.

– Врешь! Корыстников мы дубьем побивали на площади… И дворян и бояр побивали! Рыбницку башню по самые окна мозгами дворянскими позадрызгали…

– Отплатили за все неправды, – сочувственно подсказал чеботарь.

– Как вот такого злодея прикончат, бывало, на площади, – указал на Турова старый монах, – так все и станут еще дружнее… Вот как оно было… Пьем, что ли, еще? – поощрил Истому монах.

– Совка, давай! – приказал Истома.

– И я с вами в мысли! – откликнулся сапожник.

– Пьем на погибель неправдам! И я! – поддержал Харлампий, подставив чарку.

– Давай наливай! – шумно крикнул Истома.

Смелые речи монаха всех захватили. Все слушали его, тесно прижавшись друг к другу, прервав беседы и споры, забыв о своих делах. Теперь все взялись за чарки и разом выпили по глотку.

В тишине, пока пили, сразу стал слышен мерный, как человеческий, храп уснувшего после чарки медведя.

– Куда же девался Кудекуша, деда? – громко спросил скоморох.

– Туды и девался, что на кол его посадили! – с издевкой ввязался Туров.

– Ан нет! – задорно воскликнул монах. – Хотели такие, как ты, да он клобуком[115] прикрылся… Поди-ка возьми! – И монах по-детски выставил кукиш под нос сыну боярскому.

– Эх, ныне б такого! – тяжело вздохнул Истома.

– Не смутное время! Ныне кто бы с эким Кудекушкой в мыслях был! – возразил сын боярский.

– А хоть я! Да сколь хошь людей знаю, что встали бы вас давить! – выкрикнул Истома, забыв осторожность.

– По всем городам люди миром подняться на больших готовы. Я сколь исходил по Руси… – подхватил скоморох.

Туров вскочил.

– А ну, кто пойдет? Кто пойдет? Назови имяны! – подступил он к Истоме. – В каких городах? – обернулся он к скомороху.

– Фьтю, фьтю! Куси, сын боярский, куси! – насмешливо зашумели пропойцы.

– Н-наз… зови имяны! – с пьяным задором опять повернулся Туров к Истоме.

Услышав крики и улюлюканье, пропойцы повскакали из дальних углов кабака и окружили их. Туров об одном сапоге, в распахнутой шубе на голое тело, но с саблей показался смешон. Раздался гогот.

– Уйди! С твоей бы рожей сидеть под рогожей… Не лезь! Об тебя руки пачкать… – огрызнулся Истома.

Хохот толпы и слова звонаря раздразнили Турова.

– Сказывай, кого знаешь в изменной думе, холоп! – выкрикнул Туров, схватившись за саблю и вращая покрасневшими, бессмысленными глазами.

– Ох, сын ты боярский, дрянь из дворян! – распалился Истома. – Что как черт за душой пристал! И твою-то душонку выну!

Он вскочил, надвинувшись грудью на Турова, и схватил со стола тяжелую оловянную кружку. Злость душила его: ударить и размозжить башку!

– В кабаке без побою! – услышал Истома голос кабатчика.

– Убью-у! – заревел сын боярский, выдернув саблю из ножен.

Люди шарахнулись в стороны, но не успел сын боярский взмахнуть саблей, как оловянная кружка Истомы ударила по голове, повалив его с ног.

Истома, не помня себя, опять замахнулся.

– Караул! Государево слово! – в страхе зажмурясь, взревел Туров.

Истома опомнился и опустил свою кружку, но Туров не видел.

– Государево слово! Слово!.. – орал он все громче.

Люди бросились врассыпную. Никто не хотел стать послухом[116] в «государевом слове», каждый спешил скрыть лицо в надежде, что Туров его не запомнит.

Кабак опустел. Истома стоял, недоуменно озираясь, словно только что проснулся среди кабака, большой и нескладный.

Земские ярыжки с улицы вбежали в кабак.

Туров медленно поднялся с пола, из рассеченного кружкой лба текла кровь, и он размазал ее по лицу и одежде.

– На того бородастого слово, – указал он на Истому.

Он оглянулся, отыскивая глазами других, но никого не увидел. Туров кивнул в сторону старика.

– И на того… на Кудекушку… тоже, – добавил он.

Старый монах сидел неподвижно, положив голову на руки, словно его ничто не касалось и, сам все затеяв, он вдруг уснул.

– Эй, старче, чернец! Очнись-ка, отче! – Ярыжка тряхнул старика за плечо.

Тот безвольно мотнулся.

– Да он помер! Ей-пра! Ей-пра! – забормотал ярыжка, в страхе отдернув руку. – Ей-пра-а!.. Окочурился, братцы!

110

Отрепьев Григорий Богданович (?–1606) – предположительно беглый дьяк московского Чудова монастыря, выдававший себя за убитого сына Ивана IV Грозного – Димитрия. В 1604 г. с польско-литовским войском перешел границу и был объявлен русским царем (1605). Лжедмитрий I убит во время восстания горожан в Москве.

111

Болотников Иван Исаевич (?–1608) – предводитель крупного антифеодального восстания крестьян и холопов в 1606–1607 гг. в России. Войско Болотникова осаждало Москву (1606), повстанцами были захвачены города Калуга, Тула. После поражения восстания Болотников был казнен.

112

Мы ни Шуйского знать не хотели, ни панского самозванца. – Шуйский Василий Иванович (1552–1612) – русский царь в 1606–1610 гг. В борьбе за власть пытался заручиться поддержкой Пскова, но безуспешно. В Пскове вообще с неприязнью относились к боярскому роду Шуйских: во время малолетства Ивана Грозного наместником в Пскове был дед В.И.Шуйского, князь Андрей Шуйский, надолго запомнившийся псковитянам своей жестокостью. Псков не признал также и самозванца Лжедмитрия I. В начале XVII в. Псков фактически получил самостоятельность.

113

Кудекушу, что ли, Трепца? – Во время осады Пскова шведами в 1611 г. во главе управления городом встал представитель низших слоев псковского посада «мужик простой» Тимофей по прозвищу Кувекуша Трепец. При нем в Пскове был восстановлен вечевой порядок.

114

Зелейный варщик – пороховой мастер. Зелье – порох.

115

Клобук – монашеский головной убор. «Прикрылся клобуком» – постригся в монахи.

116

Послух – свидетель.