Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 61

«Завязать щеку покрепче да ехать, – подумал Первушка, – а коли спросит окольничий, почему приехал, сказать: «Кто тебя убережет, как я? Рожа крива – зато сердце прямое». Простит и рад будет», – решил про себя Первой.

Его останавливало лишь то, что знахарь-мясник не велел выходить во двор, чтобы ветром не охватило: «А то и останешься с этакой харей навеки!»

Бродя по пустым комнатам, Первушка остановился у веницейского зеркала и взглянул на себя. Красивый малый, он часто любил заглянуть в волшебное стекло, где так четко вставал его собственный облик, но нынче стекло над ним посмеялось, выставив жалкую и противную морду, завязанную по-дурацки бабьим платком сердобольной стряпухи. На макушке торчали длинные заячьи уши.

«А что, коли впрямь останусь навеки таким?!» – подумал Первушка.

Он зажмурил глаза и загадал на пальцах: ехать – не ехать. Пальцы разъехались врозь, потом сошлись, потом вновь разминулись.

«А станет Сергушка вракать, рожу побью так, что будет неделю дома сидеть!» – утешил себя Первой и завалился на постель своего господина, пользуясь тем, что нет никого дома: жена и дети Траханиотова детом жили в деревенском доме вместе со всеми слугами, кроме тех, которые повседневно были нужны окольничему в Москве. Это были Первушка, стряпуха, дворник, ночной караульщик и еще четверо молодых и красивых холопов – конюхов и телохранителей.

Сейчас стряпуха ушла на рынок, дворник отправился в кабак, а караульщик днем отсыпался за ночь… Было утро. Первушка не ждал, что окольничий скоро вернется, и мог позволить себе невинную роскошь – поспать на его голубом пуховике, о котором говорили, что он набит чистым лебяжьим пухом…

Он задремал, уморенный ноющей болью и душной июльской жарой, еще более нестерпимой от теплого платка стряпухи.

2

Первушка выскочил в сени на дикий, тревожный лязг дверной клямки.

– Кого там черт изымает?! – выкрикнул он раздраженно.

– Открой, Первуня, – послышался из-за двери робкий и торопливый возглас его господина. Тон был странный и непривычный.

Первушка понял, что что-то стряслось, и поспешно скинул запор, при этом подумав, что не успел оправить лебяжьего пуховика… Но вместо окольничего опрометью кинулся в дом какой-то задрипанный, грязный пушкарь.

– Куда, куда? Стой! – резко остановил Первушка, схватив его за руку.

– Уйди, черт! – рявкнул пушкарь.

В грязном, потертом и лоснящемся кафтане, в засаленной шапке и стоптанных рыжих сапогах, с рожей, вымазанной копотью, – это все же был сам Траханиотов.

Первушка от удивления разинул рот.

– Петра Тихоныч, что с тобой? – прошептал он. Ему показалось, что окольничий пьян – небывалое дело в такой ранний час.

– Ш-ш-ш! – шикнул Траханиотов.

– Не слышит никто, сударь. Иди умыться…

– Не надо. Надень, что похуже, бежим! – в лицо холопу одним духом шепнул Траханиотов, и Первушка заметил, что руки окольничего трясутся…

Первушка больше не лез с расспросом. Он запер дверь и бросился к своему сундуку. Быстро выбросил на пол все платье, выбрал самое худое, и все же, накинув его и с завязанными зубами, он выглядел слишком щеголеватым товарищем для своего господина.

Когда переодетый Первушка, пройдя на цыпочках весь пустой дом, вошел внезапно в опочивальню, Траханиотов испуганно отскочил от оторванной половины.

«Припрятал деньги, – подумал Первушка. – Знать-то, уж дюже неладно!» И сердце его забилось сильнее от ожидания беды. Он сделал вид, что не понял, в чем дело.

В котомку за плечи Первушка сунул на случай свой лучший кафтан и нарядную сорочку, на дно котомки припрятал мешок с прикопленными деньгами и захватил каравай хлеба.

Они заперли дом и, пройдя тенистый густой сад, перелезли соседний забор. В соседнем дворе на них закричал хозяин домишка, знакомец Первушки, приняв их за воров. Первушка молча ему пригрозил дубинкой, и тот в испуге спрятался в дом…

Был знойный полдень. Солнце палило.

– Куда? – тихо шепнул Первой.

– Куда хошь, только вон из Москвы, – бледными губами прошелестел дворянин.

По улице шло и бежало много народу, крича и размахивая руками. Чтобы никто из толпы не узнал Траханиотова, Первушка свернул с Тверской в переулок. Сзади них нарастал шум и говор народного скопища. Раздавались громкие выкрики. Навстречу промчался бегом мужик с ярко-красной периной. Ткань прорвалась на перине, и по дороге за мужиком, будто снег, разлетался пух…

Из какого-то дворянского дома с крыльца по-хозяйски сходил рослый детина – скоморох с медведем на цепи – и настраивал для игры дорогие гусли черного дерева, изукрашенные рыбьим зубом…

«Покрал гусли медведчик, – подумал Первушка, – разгулялись нынче разбойники да скоморохи. Вишь, степенно как выступает вор, сатанинска закуска!»

Первушка ускорил шаги. Дойдя до первого перекрестка, он повернул за угол. Окольничий поспевал за ним. Толпа оказалась со всех сторон: впереди теперь, так же как и за спиной, ревело людское море. Первушка сообразил, бессознательно вывел Траханиотова по привычной дороге к дому думного дьяка Назария Чистого, куда не раз сопровождал окольничего и в гости и по делам. И вот у самого дома Назария оказалась толпа людей.

«Горит у Назария», – сообразил Первушка, ища глазами дыма и пламени.

Он оглянулся кругом. Из толпы выйти было невозможно – людская волна их захлестнула.

– Чего стряслось? – стараясь изобразить простодушье, спросил соседей Первой.

– Схоронился Назарка. Шарят по чердаку, – сообщил какой-то стрелец.

– Назара побьем, пойдем Траханиотова побивать! – над ухом Траханиотова крикнул посадский.

Первушка взглянул на окольничего. Он весь сжался и и стал, казалось, на голову меньше.

Яростный вой толпы потряс воздух. Все подняли головы, и Первушка в смятении и страхе увидел, как из слухового окна вверх ногами вытолкнули беспомощного Назария в белой рубахе и синих исподниках. Лицо его было багровым от напряжения, седая борода растрепалась… Он успел, падая, схватиться рукой за карниз и повис над толпой. Из чердачного окошка выглянуло знакомое Первому рябое лицо квасника Артюшки.