Остров Буян - Злобин Степан Павлович - Страница 82

Братья ели рыбный пирог, гуся, моченые яблоки, пили брагу и мед.

Когда Первушка подвыпил, он стал шуметь и смеяться, какие-то трое знакомцев, угождая ему, хохотали над каждым его словом…

– Вот так и живем в боярщине! – в самодовольной усмешке поджав губы, заметил Первушка, когда к ночи они возвращались домой.

Иванка видел, что боярская челядь царского тестя почитает Первушку, а некоторые из холопов прямо-таки раболепствуют перед ним. Они бы звали его и по отчеству, но он не хотел того сам.

– Что мне в бачкином имени! – пояснил он Иванке. – Свое имя неплохо… Смекай-ка: Пер-вой! То и есть: первой слуга первого боярина на Руси…

Когда прошел заветный день – понедельник, в который Первушка пообещал передать челобитье боярину, Иванка опять приступил к нему:

– Первушка, братко, родимый, спасибо тебе за кафтан, за валенки, за шубейку – за все, да я бы и без того обошелся, а главное дело – мирское: как псковских людей челобитье? Поспел ты его боярину нынче отдать?

– Вот тоже прилип со своим челобитьем! – нетерпеливо, с досадой отозвался Первушка. – Когда поспею, тогда и отдам. Сам знаю когда, не твоего ума мне указывать!

– Что ты, что ты, как мне указывать! Я лишь спрошаю, – скромно сказал Иванка. – Об людях забочусь, не об своей корысти.

– Вот то и беда, Иван, – возразил Первушка, – тебе б о своей корысти поболе мыслить. Иные и сами сумеют промыслить свои дела. Ты смекни, что затеяли над тобой: несмышленыша молодого послали в Москву к государю с изветом на воеводу. Невесть чего наплели на сильных людей, да сами не смеют подать – на отрока валят, а ты-то и прост и понес, не отрекся… А коли схватят, к расспросу поставят, на дыбу потянут – кого? Не Гаврилку с Томилкой – тебя, молодого дурня!

– За правду посадскую я не страшуся, братко. Я правду поведаю хоть государю.

– А палачу не хошь, дурень? Кто к государю тебя допустит? Тоже посол великий сыскался! – Первушка жестом предупредил готовое сорваться с Иванкиных уст возраженье: – Молчи-ка, великий посол! Я постарше. Что сказывать стану, ты слухай. – Он откашлялся с важностью. – До палача тебя не допущу. Не кой-чей ты братишка – Первого. Меня и палач боится, за честь почитает, когда с ним поздравлюсь. А во Псков тебе не ворочаться. Хошь на Дон, в казаки? И туда тоже надо с деньгами, и там не святые живут и не дураки – богатых любят, рублям да полтинам кланяются. А может, и милости у государя заслужишь, – сказал Первой и испытующе поглядел на Иванку. – Воротись на боярина Романова двор, – понизив голос, добавил он, – да вызнай, сколь там во дворе безъявочных, и какие их имяны, и кто родом, и по какому делу, да то же – у князя Черкасского. Тебя там знают, не потаятся…

– Зачем экий сыск? – перебил Иванка.

– А затем! Государю шкота большая от тех людей.

– А ты что ж, государя от шкоты блюдешь? – враждебно спросил Иванка. Он вдруг понял брата, и чувство неприязни охватило все его существо. Со всей высоты недосягаемого почета и уважения старший брат покатился кубарем в грязную яму.

– Себя блюду и тебя тому ж обучаю, – твердо сказал Первушка.

– А ты бы, чем на бездомных сирот изветничать, кои сами едва себе приют отыскали, ты бы на сильных да на богатых… Царь правду любит – он тебя за то наградит… Отдай боярину псковских людей челобитье…

– Опять за свое! Недосуг с тобой ныне! – как бы вспомнив какое-то спешное дело, отмахнулся Первушка. – Постой, ужо потолкуем…

Первушка оделся богато и чисто и вышел.

Иванка остался один.

Каморка Первушки была при черном крыльце боярского дома. Где-то здесь рядом, как похвалился Первушка, находилась опочивальня самого боярина, и через тайную дверь в нее было можно пройти от Первушки. У Иванки мелькнула мысль самому без волокиты пролезть к боярину и отдать ему челобитье…

Иванка решил пока проскользнуть в покои и оглядеться, куда и в какую дверь надо идти, чтобы после, в решительную минуту, действовать быстро.

Он высунулся из каморки. Никого из многочисленных слуг уже не было видно. Оглянулся по сторонам. Тяжелые полукруглые своды низко нависли вокруг. В темноте Иванка шмыгнул в низкую дверь и, забыв нагнуться, ушиб голову, отчего чуть не вскрикнул. Он затаился, услышав вблизи за дверью приглушенные голоса. Один был голос Первушки, и странно – второй был тоже знакомый… Иванка прижался в глубокой нише двери.

– Скуп ты, – говорил Первушка, – твой батя куда добрей!

– На, на, пес! На, холоп, чтобы ты подавился! На девок мне не оставил! – огрызнулся гость, и послышалось звяканье денег.

– За эки денежки вот и товар, – гыгыкнул довольный Первушка, – а девок, слыхал, тебе дома хватает!

– Испрожился я в Москве, ожидая того товара, – ответил гость. – Ну ладно, теперь и домой. От тебя в поклон батожья привезу да плетей и Гаврилке с Томилкой и присным.

Первушка захохотал… Громыхнула отодвигаемая скамья. Иванка, чтобы не попасться, кинулся обратно в каморку брата, силясь вспомнить, чей голос слышал он за дверью. Первушка вошел вслед за ним, довольный, веселый. Удало звякнул деньгами.

– Пентюх ты, пентюх, Ваня! На том и Москва стоит, чтобы умные люди богато жили, мед-пиво пили!..

Первушка высыпал из рукавицы на стол кучку денег и, считая, стал раскладывать в стопки…

– Челобитье боярину отдал? – спросил Иванка.

– Опя-ять за свое! – тоскливо сказал Первушка. – Поспею, отдам. Не мешай…

– Чего не мешай?! Июдские деньги считать?! – воскликнул Иванка. И вдруг у него заняло дух… Он вспомнил: знакомый голос Первушкина гостя был голос Василья Собакина.

– Где извет?! Где извет?! – закричал Иванка дрожащим голосом.

– Боярину я его отдал… – нетвердо и робко сказал Первой.

– Врешь! – крикнул Иванка, и он схватил Первушку за горло. – Отдашь назад? – скрипнув зубами, спросил он.

Первушка услышал в его голосе столько злости, что испугался.

– Отняли у меня извет, – прошипел он. – Нету… Нету его у меня, пусти!.. Пусти, сатана…

Иванка отпрянул.

– Нету?! – в ужасе и отчаянье переспросил он.

– Крест поцелую, что нет! – Сказав эти слова, Первушка робко прижался к стене и, защищаясь, протянул вперед руки.